— Ого! — смущенно протянул Ньют и пожал ладонь темноволосого юноши, что стоял напротив. — Да ты уже и не малёк вовсе, — улыбка у него дрожала, словно парень не знал, остались ли их отношения в той же стадии дружбы. По виду Том стал совсем другим — подтянулся, вырос в плечах, еще короче остриг волосы. На лице жестче обозначились скулы, а взгляд стал недоверчивым, в каком-то смысле даже таинственным, как будто за радужками накопилось множество секретов.
— Но тебя не перегнал, — рассмеялся Томас, все еще не отпуская чужую ладонь. Голос у него ломался, становился более глубоким. В то время как голос Ньюта опустился на пару тонов и замер там бархатом, переворачивая внутренности Томаса. Блондин был все такой же худой, высокий, но в движениях у него появилась плавность, грациозность, он словно скользил своим взглядом по лицу Томаса, вырывая у него горячее смущение.
— Перегонишь еще, — с улыбкой же ответил Ньют, отводя глаза. — Так, где наш пес?
Томми выдохнул, осознавая, что даже не встречаясь в течение двух лет, между ними все осталось по-прежнему. Ньют здесь. С Ньютом не страшно.
***
— Это последнее лето, Томми, — веселился Ньют, запрокидывая голову, пока они мчались на велосипедах по узкой тропинке среди леса. — Последнее лето свободы, — кричал он громче, увлекая своим настроением Тома.
И Том бы обязательно закричал с ним в унисон, вот только мысль о том, что это последнее их ОБЩЕЕ лето, оседала на ребрах уже совсем не мерцающей пыльцой, а скорее древесной трухой. И сказки в последнее время выходили с грустным финалом и кажется, их летняя деревенская сказка тоже подходит к концу. Том планировал уговорить родителей не приезжать следующим летом сюда, раз уж Ньют не приедет. Что ему тут делать? На рыбалку гонять? Распугивать окрестную шпану? Околдовывать местных девчонок? Не, без Ньюта все не то. Никакого кайфа.
— Поступаешь куда? — как бы между делом спросил Том, разглядывая футболку друга. На груди у того красовалась эмблема какой-то суперуспешной музыкальной группы, а обычно блондинистая вихрастая челка отливала синим даже в темноте. Они сидели на берегу реки, решив взять от этого лета все, раз уж родители больше не контролировали каждый их шаг. В песке у их ног стояла наполовину опустошенная бутылка скотча, привезенного Ньютом из города. Костер обогревал грудь и торчащие колени, но ночь наводила баланс, остужая тела со спины. Том искренне надеялся, что лицо у него горит от огня и выпитого алкоголя, а не от стыда за собственные мысли. Ньют часто облизывал рот, губы у него блестели в свете танцующих в темноте искр, глаза щурились, а длинные пальцы то и дело плавали в воздухе, когда парень начинал что-то увлеченно рассказывать. В речи иной раз скользили незнакомые словечки, точно позаимствованные у кого-то, и весь Ньют в целом состоял из незнакомых ранее движений, взглядов, запахов. Теперь от него пахло сигаретами, морским одеколоном, хлопковой футболкой и алкоголем. Теперь в его карманах чаще лежала пачка сигарет, телефон, ключи от дома. Через год Ньюту двадцать. Уже осенью Ньют студент престижного вуза. У Ньюта вроде девушка, какие-то друзья, он играет на бас-гитаре и со смехом говорит, что с этого момента не напишет Томми ни одного чертового бумажного письма, потому что гребаная дислексия задолбала его окончательно. «С этого дня — только звонки, Томми», — звучал в ушах бархатный смех Ньюта и Том смеялся с ним одновременно, потому что в одночасье понял, что слушал бы этот смех вечно.
Ньют теперь ничего не боится, кажется Томасу, и он пытался перенять его привычки, подражать его манере ходить, говорить, вести себя; ему кажется, что так он становится ближе к другу, хоть на полшага. Ньют же смеялся, скрипя зубами и с усилием отводил взгляд, когда Томми срывал с себя футболку и несся к реке, тараня ни в чем не повинные волны. Его блестящий, задорный взгляд парил над водой и Ньют позволял себе слабость всего на секунду представить, что его чувства к Томми нормальны, что он любит его как друга, как крохотного малыша с той яблони. «Нельзя заглядываться на крепкое тело по-дружески», — услужливо шептало ему подсознание и Ньют снова отворачивался, заставляя себя выбросить ненужные никому мысли из головы.
— Хей, Ньют, — раздался зычный голос Тома, что качался на волнах и наблюдал, как друг подходит к самому краю воды. По телу Ньюта прыгали солнечные зайчики, высветляя пятна упругого пресса, полумесяцев груди, тонких косточек ключицы. Ньют смотрел на него вопросительно, прикладывая ладонь ко лбу на манер козырька, улыбался, прислушивался, ждал, весь вытянувшись в сторону своего Томми. — А пес.?
— Рыба, — заржал Ньют, махнув рукой, мол, чего с тебя возьмешь, малёк. И Томас счастливо смеялся. Давно ему не было так хорошо. Целый год не было так хорошо, как с этим блондином.
***
— Мы заболеем и умрем, — тихо смеялся Том, трясясь всем телом. В ушах только грохот дождя по листьям и промокшей земле, этот дождливый гул настигал его, шел за его слухом по пятам, застилал собой все остальные звуки. Ньют рядом смеялся еле слышно, прижимаясь к нему мокрым плечом. На самом деле, Томас уже и не чувствовал, где заканчивается граница слова «мокрый», потому что мокрым было все вокруг: их волосы, одежда, кроссовки, весь мир внезапно промок под проливным дождем и замер в ожидании солнечных лучей, весь съежившись под грозными тучами. Мир Томаса так же съеживался рядом с Ньютом.
Дождь струился по стволу дерева, к которому они жались в надежде найти более сухое место. Дождь стекал по волосам и бежал за шиворот, по позвоночнику, дождь холодными каплями бежал с челки по лицу, заливал губы, заставлял мечтать о самом банальном — об огне. Волосы на руках стояли дыбом, мурашки покрывали каждый участок тел. Дрожь была осязаемой, холод сковывал каждое движение и если бы они не улыбались, зубы точно выбивали бы азбукой Морзе их невеселые мысли.
— Умрем смертью храбрых, — поддакнул Ньют, перебегая на другую сторону ствола. — Тут посуше, кажется, иди сюда, — он потянул Тома за промокшую насквозь футболку.
Том бы пошел, да только зацепился мыском кроссовка за торчащий корень и чуть не пропахал носом мокрую землю. Ньют успел схватить его за предплечье и дернул на себя, останавливая падение. Том дышал глубоко, испуганно, струи текли по его лицу, заливаясь в рот. Сердце тяжело хлюпало в загустевшей крови, как будто тоже напиталось дождевой воды, как поролоновая губка.
Взгляд Ньюта скользнул с испуганных глаз друга на его трясущиеся синие губы и обратно, парень отчаянно боролся со своим внутренним демоном, все еще прижимая дрожащего Тома к себе. Он и сам дрожал, но скорее от ситуации, которую оказался не в силах контролировать. Вид мокрого замерзшего парня переполнял голову звенящей молнией, с таким отчаяньем хотелось защитить Томми.
— Прости, — прошептал он, заранее извиняясь перед Томасом за то, что в следующую секунду разрушит до основания их десятилетнюю уютную дружбу.
Блондин потянулся навстречу лицу Томаса, не закрывая глаз и не давая Тому отступить. Хотя, как осознал он с опозданием, тот и не собирался, напротив, потянулся к блондину, ненароком припечатывая Ньюта к стволу дерева. Ньют коснулся губ Томаса или Том коснулся его губ первым, не важно, но эта хрупкость, осторожность и нежность по отношению друг к другу неожиданно в холодный августовский дождливый день вылилась в теплый, наполненный осознанием поцелуй. Они целовали друг друга, утопая в радости, что наконец могут исполнить мечту последних недель. Ньют прижимал Томаса, а Томас жался к Ньюту. Томас целовал жестко, страстно, не в силах удержать подростковый бушующий огонь, а Ньют смягчал его действия, полностью признавая власть младшего над собой. Никогда Томас не ощущал подобного ни с одной девушкой, а Ньют давно понял, что даже представить себе не может, насколько невероятно, потрясающе будет целоваться с Томасом.
От Ньюта пахло сигаретами, а от Томаса яблоками, но между ними был только вкус дождевой воды и желание сказать все, что было не сказано до этого момента.
