За окном загремели троллейбусы, автомобили. Почему – «автомобили». Я же так не говорю, вернее, не думаю. Я почти всегда говорю в мыслях: «Авто». Чтобы не удлинять то, что и так понятно.

У Маяковского:

Ну и так далее.

Когда-то в школе учительница литературы задала выучить любимое стихотворение Маяковского. Я выучил это. Оно было самым коротким в книжке.

На уроке учительница спросила, почему мне понравилось именно это. Я честно сказал.

Все засмеялись. Засмеялись, что я сказал правду.

Где ты, мой поселок? Где ты, мое детство? Только в памяти. Помру, и его не станет.

7:00

Семь – цифра счастливая.

Везде на земле солнце круглое. Откуда ни посмотри – раскаленный желтый диск. И только в нашем поселке солнце было семиугольное. Это мне показал Борька Пилипенко через закопченное стекло. Борька говорил, что сам не поверил, когда увидел углы. Потом посчитал. Углов было семь, и он понял, что мы живем в необычном месте.

Много лет после, по радио, я услышал, что бывают места на Земле, где в какие-то моменты из-за особенностей то ли местности, то ли угла преломления, то ли еще каким-то оптическим причинам солнце можно увидеть даже как квадратное. Я вспомнил про Борьку. Значит, он не выдумывал, и нам это не казалось. Значит, солнце могло быть семиугольным. Могло! Занятно.

А место было и вправду необычное. Старинный поселок Коми. Здесь в древности хоронили возле языческого холма князей, совершали жертвоприношения, убивали и сжигали оленей, а самих князей закапывали вместе с оружием, ценными вещами, одеждой. Но это было давно, а в моем детстве кроме разговоров ничего не было.

Никто не знал, где этот холм, где могилы князей, где клады, которые закапывали возле поселка сначала древние люди, потом разбойники. Никто не знал, где схроны и пещеры, в которых они прятались давно, а уже совсем недавно – беглые зэки.

Зимой было полно дел кроме учебы: лыжи, коньки. Каждую неделю ходили в ближний от поселка лес, искать елки для Нового года. Присматривали, выбирали попушистей, проверяли их.

Чтобы никто по ошибке не срубил чужую, к елкам привязывали разноцветные лоскуты.

В середине декабря обычно проходил новый слух, будто возле поселка объявилась стая волков, нападавших на людей. Будто одному мужичку, который ездил в лес за дровами, с трудом удалось отбиться от них. А потом стали рассказывать совсем жуткую историю.

Рассказывали, что молодой парень, только окончивший морское училище приехал к невесте в соседнее село. От станции оно было километрах в десяти, попутных машин не было, и он решил дойти пешком. Два часа ходу – и дома.

Идет молоденький военмор в парадной форме, песни поет, на боку кортик болтается. Километра через два стало ему казаться, что за ним следят. Он шаг ускорил, оглядываться стал, потом сразу за очередным поворотом прыгнул в кусты у дороги и затаился.

Через минуту видит – волк вышел, остановился, шею вытянул и нюхает. А парень таежником был, на охоту много раз ходил, повадки зверья знал неплохо, поэтому спрятался с той стороны дороги, в которую ветер дул. Волк человека не видит, не чует. Моряк отчаянным был, кортик из ножен вытащил, прыгнул на серого матерого зверину и в горло воткнул, а потом сразу, пока тот не опомнился, в сердце и убил.

Вышел из засады моряк, огляделся, больше ничего подозрительного не заметил, кортик в ножны вложил и дальше пошел.

Однако через полчаса парень стал чувствовать, что кто-то опять идет за ним и следит. Он решил повторить свой прием и опять спрятался в кустах возле дороги. И опять как в первый раз увидел волка.

Начал вытаскивать кортик из ножен, а тот не вытаскивается. Примерз. Парень сгоряча забыл кровь волчью стереть с клинка, она замерзла и намертво связала ножны с лезвием. А волк набросился на него. Парень отчаянно сопротивлялся и после долгой борьбы задушил волка, но и сам был изгрызен сильно. Не смог подняться. Еле-еле выполз на дорогу и потерял сознание.

Так бы и замерз или умер, но оказался везучим. Мимо проезжала машина и подобрала его. Привезли в поселок, перевязали, привели в чувство. Жив моряк остался, но все-таки отморозил руки, и три пальца на правой ему отрезали.

Нас из-за этих слухов отпускали за поселок только группами, человека по три-четыре, не меньше.

В конце декабря пришло время рубить елки.

Мы с Борькой пошли вместе.

День стоял солнечный, морозный. Снег хрустел под лыжами. Искрился на солнце. Было весело и спокойно. До наших елок добрались за час. Сняли и воткнули в снег лыжи, утоптали под ёлками, отвязали цветные лоскуты с веток, в общем, приготовились рубить.

А вот дальше пошло совсем не так, как нам хотелось.

Из-за елки вышел огромный мужик. В ватнике, сапогах, ушанке.

«Зэк. Беглый, – поняли мы. И чуть позже дошло самое страшное. – Убьет, чтобы не проболтали, что его видели».

Он вытащил руку из рукавицы, поманил нас здоровенным грязным указательным пальцем.

– А ну, идите ко мне. – И улыбнулся. От этой улыбки у меня вспотела спина, а ноги перестали двигаться. Наверное, с Борькой было то же, потому что лицо у него стало белое, а губы затряслись.

– Быстрее!

Окрик вернул нас в реальность и успокоил. Кто на нас только не орал. По любви – родители, за двойки и за все другое на свете, по сволочизму и дурости – скандальные соседки, которых мы дразнили до пены изо рта. Ором нас не удивить. Это он сделал зря. От этого мы стали злыми шакалятам. От этого мы вспомнили, что в наших карманах финки, что мы братья и что пусть только сунется.

Зэк понял, что в чем-то ошибся. Зло сплюнул и метнул в нас топор. Промазал. Топор вонзился в толстенную сосну, к которой мы прижались.

Зэк пошел на нас.

– Целься в глаз, – прошипел Борька и кинул свою финку. Зэк увернулся.

Может быть, я и промахнулся бы, даже наверняка промахнулся, но, уворачиваясь от Борькиного ножа, этот гад наткнулся прямо на мой. Он вошел ему точно в глаз. Мужик взвыл. Схватился за глаз и не дошел до меня шага три.

Мы кинулись убегать. Я бежал, пока были силы. Потом свалился в снег и старался не дышать. Погони не было. Лежал долго. Потом услышал скрип снега и осторожно выглянул из-за сугроба. Увидел Борьку. Мы подползли друг к другу. И я шепотом спросил, что делать-то. Нам казалось, что зэк притаился рядом и ждет, когда мы встанем и выйдем. А он нас схватит и поубивает.

Борька поднялся. Сказал, что надо идти домой. И мы пошли. Пойти-то пошли, да с перепугу заблудились и вышли к нашим елкам. Зэк лежал и не двигался.

– Наверное, ты, Санька, его все-таки убил. Столько лежать он не смог бы. Давай глянем.

Я мотнул головой и сказал, что не пойду.

Борька осторожно взял валявшуюся лыжную палку, зачем-то ползком подобрался к нему сзади, стукнул по ноге и отскочил. Зэк не двигался. Мы осмелели, подошли и перевернули его на спину. Я увидел в глазу нож и заорал от страха. Борька тоже заорал. До нас дошло, что я убил человека.

Борька радовался, что он нас не убьет, прыгал, а меня трясло. Мне было страшно. Я заплакал.

Потом Борька искал свой нож. Нашел. Потом вытаскивал мой из глаза убитого. Потом вытирал его. Потом мы шли домой, клялись, что будем молчать обо всем, снова братались.

Это удивительно, но мы действительно молчали. Хотелось, очень хотелось рассказать. С Борькой мы об этом шептались, но другим говорить было страшно.

Новый год был у меня тревожный. Я боялся, что найдут зэка, узнают, что это я его убил, что дойдет до лагеря, и дружки того, убитого, придут и отомстят. Убьют меня или моих родителей. Боялся, что меня посадят в тюрьму за убийство. Я запрятывал финку, зарекался, что не подойду и не дотронусь больше до нее. Но к ней тянуло, и я доставал, перепрятывал. Боялся, что ее найдут. И вообще мне было плохо.