Меня учили бесплатно. Просто так. Хотя мать приносила им подарки к Восьмому марта, Новому году. Они отказывались, но потом соглашались. А еще они иногда приходили к нам в гости.

Как женщины тактичные, они отвечали, когда мать спрашивала про мои успехи, что я способный. Как женщины умные, не говорили, на что способный.

4:44.

В половине седьмого я встану, а пока не спеша просыпаюсь.

Все дальше по времени мой Княжий Погост. Кажется, почти не виден, а вот он. Как у «Ежика в тумане», то голову кобылью увижу, то… что там у Норштейна?.. Кажется, заяц с капустой? Или медвежонок?

Жил в нашем поселке врач. По фамилии Мельцер. Был этот Мельцер из Австрии. Когда начался фашизм, решил молодой врач Мельцер с ним бороться. Родственники его быстро сообразили, что к чему, и укатили в Англию, звали и его. Но какая в Великобритании борьба! Мудрый Мельцер поехал в СССР. И приехал – в Коми АССР. В лагерь. Правда, вначале поработал он недолго в Москве в каком-то комитете, потом поврачевал в провинциальном городке, но путь его был с теперешних высот очевиден, и свершилось то, что и должно было случиться.

Человеком он оказался везучим. В первый год выжил, а потом повезло. Начальник лагеря мечтал стать разведчиком и долбил на манер Макара Нагульного немецкий. А тут удача – настоящий немец. Правда, если быть совсем точным, не немец, а австрийский еврей, но какая разница, немецкий-то он знал по-настоящему. И перевели Мельцера как медицинского специалиста с лесозаготовок в санитары. А в свободное время, естественно, не мельцеровское, а начлаговское, обучал он своего благодетеля премудростям разговорной и письменной немецкой словесности.

К языку начальник оказался не очень способным, зато его семилетний сын через год уже говорил на языке врага не хуже, чем на родном.

Мельцер обучал его всему, что знал. Получалось это у него здорово. В общем, когда пришла пора младшему начлагу идти в первый класс, знаний у него было на пятый.

О талантливом ребенке-самородке написали в газете. Родители были счастливы и при первой возможности, как нормальные люди, отблагодарили везучего Мельцера – определили на поселение в наш Княжий Погост. Растолковали при этом, чтобы сидел он там тихо-тихо, а не то, не дай бог, высунется и снова может в лагерь угодить. Да не к своему начлагу, а к какому-нибудь зверюге.

И оказался он в поселковой больнице санитаром. Главным врачом значилась жена прокурора, приятеля начлаговского. Она рулила, а Мельцер лечил. Случай заурядный и, наверное, типичный.

Врачом Мельцер оказался отменным, и через год у него лечилось все районное руководство, а их дети учились. Везунчик обустроился, получил однокомнатную квартиру в приличном доме поблизости от руководства, чтобы в случае, если кому занеможется, быстро мог дойти ночью. Одним словом, жизнь налаживалась. Но!

Жена прокурора, главврачиха, влюбилась в Мельцера. То ли потому что муж ее любил ездить с проверками по лагерям, особенно женским, то ли просто влюбилась, теперь не узнать. Мельцер тоже влюбился. Стали они допоздна задерживаться на работе. Это служебное рвение не осталось без внимания, да к тому же, учитывая особую любовь некоторых лиц к национальности Мельцера, мужу-прокурору, естественно, донесли. А тут еще дело врачей было в разгаре, да космополитизм. Не намечалось ничего хорошего. Особенно для санитара Мельцера.

Прокурор пришел в больницу.

И дальше самое забавное, такое, чему всегда удивлялся наш сосед, когда приходил к нам в гости. Прокурор пришел в больницу. Поговорил со своим соперником, тот не юлил, честно все рассказал.

Прокурор выкурил папироску и сказал:

– Коли любите друг друга, так женитесь. Я развод дам хоть завтра, еще тебе и спасибо скажу.

Так и произошло.

Мельцер женился, а на прокурора написали анонимку, что потакает развратным действиям космополитов-врачей, в смысле санитаров-убийц.

А тут подоспела смерть вождя, времена изменились, и через два года везунчика Мельцера амнистировали.

Амнистировать-то амнистировали, да куда подашься с женой, не имея ни квартиры, ни работы. Слава богу, австрийский диплом врача нашли в делах, и для его подтверждения, поехал Мельцер в Москву. Диплом признали действующим в СССР. Удалось Мельцеру, кроме этого, передать письма в австрийское и английское посольства с просьбой найти его родственников.

С этими ожиданиями он вернулся. Вернулся и прожил в Княжем Погосте аж до пятьдесят девятого года, не ведая ничего про родственников.

И вдруг телеграмма. Из Москвы – немедленно прибыть.

Оказывается, родственников его нашли давным-давно, а все эти годы шли переговоры с советскими лидерами о переезде Мельцера на родину. В Австрию. Родственники его из Англии перебрались в Америку, и там за время войны преуспели. Мало того что стали миллионерами, так еще один из них в советниках у президента оказался. Получив известие о давно оплаканном невезучем горемыке Мельцере, они начали биться за него. И в конце концов, когда один из высших чиновников США, подгадав удобный момент, попросил Хрущева отпустить Мельцера на родину, произошло желанное. Мельцеру и даже его жене разрешили уехать из СССР.

А уж когда согласие было дано, так госмашина закрутилась.

Американские Мельцеры прислали сто тысяч рублей на переезд. Мельцеры начали паковать чемоданы. Оказалось, что у них скопилось немало облигаций разных обязательных займов, и врач спросил у местных начальников, что с ними делать. Те запросили Москву: как быть?

Оттуда ответили – оплатить рублями все, что представит.

И тут в поселке началось! Местное начальство – к Мельцеру:

– Дорогой, купи у нас эти бумажки, мы тебя не обижали, помоги и ты!

Мельцер купил. Благо родственники прислали кучу денег.

Потом попросили соседи, потом знакомые соседей, Мельцер занялся доходным бизнесом. Покупал бумажки за пятую часть цены и превращал в рубли. Рублей получилось немало. Куда их девать? Не в Австрию же везти.

Короче, везучий мудрый и практичный Мельцер опять-таки с разрешения Москвы купил рентгеновский кабинет, стоматологический кабинет и зубопротезную мастерскую, еще множество медицинского оборудования на целую больницу. Все погрузили в вагоны и отбыли.

Потом, через год прислал он своей бывшей домработнице посылку со всякими заграничными тряпками и письмо, в котором передавал всем приветы и сообщал, что владеет больницей, но не в Австрии, а в США.

Как я, маленький мальчишка, запомнил все это из случайно услышанных обрывков рассказов взрослых, не понятно, но это помнилось все годы. Зачем?

Может быть, чтобы вспомнить сегодня, в четыре утра? Вспомнить сразу. И, покуривая, лежать на диване, додумывать, вспоминать, что еще было и было ли?

5:55

Весна в поселок приходила не с ледоходом на речке Вымь, не с грачами или с зелеными листочками на деревьях. Весна начиналась, когда сползал снег с высоток, холмиков, с любых возвышенностей. Когда подсыхали пятачки темной земли. Становились серее остальной грязи, уплотнялись от наших ног. Мы, пацаны от пяти и, наверное, до двенадцати лет, толклись на этих пятаках, на первом ярком северном солнцепеке почти весь день. Сразу после школы – сюда. А отсюда – только вечером, когда мать приходит с работы и загоняет домой делать уроки или помогать по дому.

Мы играли в ножички. Ножик был у каждого. У кого перочинный, складной, у кого самодельный из железной пластины, на манер финки. Железную пластину обдирали на наждачном круге или напильником, потом рукоятку обворачивали черной изолентой и получался приличный нож. Пацаны постарше делали ножи с усиками, приклепывали алюминиевой или медной проволокой к рукоятке пластинки из текстолита или оргстекла. Полировали. Под оргстекло подкладывали бумажные цветные картинки из журнала. Но для такого надо сверлить в рукоятке три дырки. Нужно было сверло, дрель.

Играли так. Сначала, держа за лезвие, пять раз втыкали ножик в землю. Это делали почти все. Кроме совсем малявок. Ножик красиво переворачивался в воздухе и втыкался. Потом – пять раз с коленки. Ножик острием ставился на коленку. Одним пальцем прижимался за другой конец и с переворотом втыкался в землю. Потом с пупка, потом с груди, потом с локтя, потом с губы. А в конце с носа и лба. Если не воткнешь, начинает другой, а ты потом, когда снова дойдет очередь, начинаешь все сначала.