40 В твои сорок Ты предан, умен и тих, Ты точно знаешь, кто дорог, Что путь занозист и долог, Особенно для двоих. В твои сорок Идеально различаешь цвета, Без раздумий выкидываешь ворох Ненужных мыслей и чуждый морок. Остаются уверенность и простота. В твои сорок Ты давно научился прощать. Только со временем выгорает и порох, Любой век болезненно короток. Я плачу, как плачет покинутый город, И мне нечего тебе пожелать. «Ты так смотришь…» Ты так смотришь — Внизу становится горячо. Я подойду и поцелую В макушку, потом в плечо. Не разговаривай И не думай со мной ни о чем — Я так прощаюсь. Что я делаю – все не в счет. Что ты видишь? Усталость, суету или бред? Я стою за спиною, Заслоняю тебя от бед, Или мне так кажется? И без меня ты в броню одет: Латы сверкают, Экскалибур к небу воздет. Ты меня не прощаешь? По лицу соленое течет. Молчишь и думаешь себе, А я даже не знаю, о чем. Ты так смотришь, Как будто требуешь отчет. А я тебя все целую — В макушку, затем в плечо. «Вот сидишь ты коленями в облака…»  Вот сидишь ты коленями в облака, Рядом волчица, стремительна и легка. Теплым боком, теплей, чем твоя рука, Закрывает тебя от стужи. Вот ты снова отрубленные головы за спиной несешь, И следы на руках омывает дождь. Скоро вечность, как ты никого не ждешь, Кроме волчицы, живой и нужной. Многие лета тому убавь, Помнишь, Смородину миновала вплавь? Будто сам Чернобог утянул тебя в Навь, А вернувшись, ты боль ту с собой носила. Я смотрела, как ты не зовешь гостей, Как растет погост из людских костей, Я болела тоской от таких вестей, Пока множилась твоя жуткая сила. Помню, ты на купальскую ночь Выплетала венок, загадала дочь, Но река уносила молитвы прочь, А высокое пламя тебя отторгло. И тогда разметалась, угасла нить. Я узнала, что ты забываешь жить И обидевших сводишь на волчью сыть — Никому не даешь ухватить за горло. И теперь темный меч над тобой завис. И не в ирий стремится душа, а вниз. Я пришла рассказать тебе, как спастись, А иначе не быть мне твоей берегиней. Не ходи без конца на Калинов Мост И кричать «за что?» навсегда забрось. Память рода крепя, не стриги волос И прощай себя и других отныне. Вот сидишь ты коленями в облака: Без волчицы защита тоже крепка. Как спокойно идет в берегах река, Напитавшись вдоволь земной силой, Так и ты упокой кипяток-войну. Нет нужды теперь поминать вину. И твоей, и чужой повелю уснуть — Починить можно все, пока не в могиле. «Ах, эти плечи – золото и шоколад…»
Ах, эти плечи – золото и шоколад, Нельзя быть таким юным в почти пятьдесят. Ты, наверное, говоришь не Питер, а Ленинград, А я лет на двадцать к тебе опоздала. Ну что ты смотришь так, врачеватель душ? Счастливый папа, счастливый муж. Какая дикая, смешная чушь — Я снова стою с открытым забралом. Ах, эти волосы – пепел и соль! Это мудрость твоя забрала мою боль, На теплой груди захлебнулся вой, Я стала почти целой, почти живой, Только украла, опять украла. Ты предлагаешь наново меня собрать, А мне неясно, куда что паять. А вдруг я исчезну тогда, твою мать? И некому будет начинать сначала? Ах, эти пальцы – сталь и горячий воск, У меня к ним, пожалуй, один вопрос: Что делать тем, кто еще не дорос? Дожила до морщин и седых волос, А границы твои нарушала. Что-то шалит рефлекторский мой радикал. Я мучаю скулы, чтобы ты не узнал, Не прогнал и не запер меня в подвал — Я потом не спасусь из того подвала. «Это точно неправильно…» Это точно неправильно. Но я знаю, что я из тех, Кто в зашторенных спальнях, Держась за голову И вывернув наружу мех, Мешает главное и неглавное, Путается между тем и другим, В подушки пускает дым, Замешивая в стон кашель и смех. Я точно из тех неудачников, Кто чувствует много и не то, Кутается в тонкое пальто. Вечные девочки и мальчики С острой нехваткой зонтов. Про нас интернет-фотокарточки, Драматически нуарны цвета: Блогеры, трагики, просто бабочки — Поэтически окрашенная гопота. Трогательно ослабленные Вирусом чистой тоски, Мы беззащитны и далеки. Вино есть и сигаретный дым, Нам бы еще хозяйской руки, Но тогда мы не полетим. |
