Аменадиэль, Ева и Мэйз входят в дом следом за ними, также с коробками и пакетами в руках. Элла несет Рори, удерживая ее на уровне бедра.

− Уверен. Пентхаус просто… − Он медлит, обводя взглядом пляжный дом. – В нем слишком много воспоминаний.

Он знает, что снова там окажется – отправится туда, когда боль от тоски по ней станет просто невыносимой. Он отправится туда, когда ему нужно будет побыть одному, когда позволит себе мгновение – лишь мгновение для того, что погрузиться в скорбь с головой. В такие дни ему подарят комфорт ее оставшиеся нетронутыми вещи: зубная щетка, расческа, бумаги на столе и ее любимое дурацкое дешевое вино, занимающее почетное место в баре.

Но в другие дни ему нужно иметь возможность двигаться. Нужно иметь возможность вставать по утрам, жить и заботиться о дочери без всепоглощающей боли – без повсеместных напоминаний о жене, напоминаний об их совместной жизни, которую они потеряли.

− Мне нужно новое начало, − бормочет он, когда другие торопливо подходят к нему, оказывая ему моральную поддержку и делясь с ним собственными силами. Когда Элла проходит мимо, он берет Рори за запястье и слегка трясет ее ручку. – Нам нужно новое начало, да, малышка?

Рори заливается смехом в ответ и тянет к нему руки. Он усмехается и забирает ее у Эллы, устраивая у себя на бедре. Она кладет голову ему на плечо.

Линда улыбается и нежно щиплет Рори за щечку.

− Весьма разумная мысль. Я горжусь тобой, Люцифер.

Он тоже гордится собой – до некоторой степени – но чувствует потребность в дальнейшем пояснении.

− Новое начало не означает, что я намерен забыть о прошлом, − говорит он. – Я никогда не забуду Хлою. Никогда не смирюсь с ее утратой. Я просто… ради нее, − он переводит взгляд на дочь, цепляющуюся за лацканы его пиджака, − мне нужно взять себя в руки.

Он уверен, что у него будут тяжелые дни, когда Линда будет находить его крыльце, исполненного жалости к себе, пока Рори играет на пляже. И все же ему нужно попытаться.

Улыбка Линды становится сочувственной.

− Я понимаю, − говорит она, касаясь его предплечья, и он знает, что это так, − и мы будем рядом. Мы здесь не просто, чтобы помочь тебе переехать. Мы здесь, чтобы помочь тебе справиться с горем и с воспитанием Рори. Мы никогда не сможем заменить Хлою и не станем пытаться, но ты не один, Люцифер.

Он улыбается, а потом замечает, как Элла распаковывает коробку и достает из нее фото в рамке. Она быстро отводит глаза и закусывает начавшую дрожать губу, когда встречается с ним взглядом. Он видит, как она шмыгает носом, сглатывает, опускает фото и продолжает распаковку.

Он похлопывает Линду по руке и, обойдя ее, подходит к Элле, все еще держа Рори на руках.

− Ты в порядке? – спрашивает он.

Она кивает и небрежно взмахивает рукой, однако же с ее губ срывается судорожный вздох.

− О, я в порядке. В полном.

Люцифер прищуривается, зная, что она лжет. Он поднимает Рори выше и берет замеченное фото.

− Люцифер…

На нем Элла запечатлена вместе с Хлоей на вечеринке в честь первого дня рождения Рори. Они обнимают друг друга; Элла держит Рори на руках, а Хлоя широко улыбается, глядя на дочь.

− Она любила этот снимок, − с нежностью замечает Люцифер, но когда вновь смотрит на Эллу, то видит, что она не улыбается; в ее глазах стоят слезы, подбородок дрожит, и она старательно отводит взгляд.

Она пытается быть сильной, понимает он. Ради него. И внезапно он осознает кое-что еще.

− Знаю, что вел себя так, словно владею какой-то монополией на горе, − бормочет он, касаясь ее плеча. – И знаю, что ты думаешь, будто не можешь дать волю своим чувствам при мне, потому что беспокоишься за меня, и не можешь горевать, потому что думаешь, что должна помогать мне с Рори. Но ты можешь. Она была твоей лучшей подругой. Ты тоже ее потеряла.

Элла явно облегченно вздыхает… а потом разражается слезами. Он привлекает ее к себе, потому что она тоже не одна.

− А тебе тяжело пришлось? – в свою очередь спрашивает он у Хлои, потому что вот она-то была одна.

− Твои родители… − она на миг задумывается, вероятно пытаясь объяснить необъяснимое, − … ну, с ними было не скучно.

Он фыркает от смеха и снова сжимает ее ладонь, не желая отпускать ее ни на миг.

− Они идиоты, − говорит он полушутя, полусерьезно, закатывая при этом глаза.

Но Хлоя хранит совершенно серьезный вид, медленно качая головой.

− Я здесь благодаря твоему отцу.

Люцифер не сразу находится с ответом, недоумевающе хмурясь.

− Вот как?

− Когда я только очутилась во вселенной твоей мамы, он все мне объяснил. До того, как он перестал быть Богом… до того, как оставил вас… он сделал одну вещь напоследок.

Люцифер задумывается о ее появлении во вселенной матери – о том, как она, должно быть, очнулась испуганной, сбитой с толку и одинокой… и последнее, что она помнила, было прикосновение грязных лап Майкла. Он задумывается о том, как часто ему снилось, что она пытается вернуться к нему, и как часто он мучил себя тем, что не мог до нее добраться.

Хлоя снова сжимает его ладонь; сейчас все это уже в прошлом − она здесь, с ним, и она жива.

− Он видел, что вы все были исполнены гнева по отношению друг к другу, − тем временем продолжает Хлоя. – Его расстраивало такое положение вещей. Он предполагал, что может случиться что-то плохое. Он просто… знал. Поэтому произвел какие-то манипуляции с клинком и изменил принцип его работы. Он сделал так, чтобы его повторное применение не привело к полному уничтожению очередного из его детей. Вместо этого он отправил бы его или ее к ним – вашим родителям.

Люцифер растерянно моргает, пытаясь уложить в голове услышанное.

− Вряд ли он рассчитывал, что клинком поразят меня, − безрадостно смеется она, − но он сказал, что я его любимая невестка, так что…

− Ты его единственная невестка, − вставляет Люцифер и мысленно дает себе пинка, потому что сейчас, когда весь его мир перевернулся с ног на голову, это отнюдь не самое главное.

− Не лишай меня этого, − смеется в ответ Хлоя, слегка пихая его локтем в бок.

Он нежно улыбается, а потом подносит ее руку к губам и оставляет поцелуй на костяшках пальцев. Заметив при этом, что на безымянном пальце у нее нет кольца, он поднимает на нее глаза, и, как всегда, она без труда читает его мысли.

Прошло столько лет, но ничего не изменилось – они словно вернулись туда, где их место.

Словно вернулись домой.

Она перемещается, чтобы дотянуться до заднего кармана. Достав кольцо, переданное ей другой Хлоей – ее кольцо – она протягивает его ему.

− Не окажешь мне честь? – улыбается она, и его до краев переполняет любовь к ней. Забрав у нее кольцо, он помещает его на кончик ее пальца.

Они на миг замирают.

− Помнишь? – спрашивает она.

− О боже, Люцифер, да говори уже! Я сейчас в запеченное яблоко превращусь.

Люцифер сглатывает, чувствуя прилив крови к коже, не имеющий ничего общего с наполненном пузырями джакузи. Он напряжен, взвинчен и готов поклясться, что сердце бьется где-то в горле. И тут на него снисходит тошнотворное озарение.

Он… нервничает?

Это совершенно нелепо. Полнейшее безумие. Нервозность – это исключительно человеческая эмоция, которой могущественные божественные существа не подвержены. Он никогда прежде не нервничал.

Но… он никогда прежде не пытался сделать кому-нибудь предложение.

Не стоит делать это здесь. Не стоит делать это в дурацком джакузи. Надо было сделать это в ресторане ранее или же наполнить пентхаус розами и сделать это в спальне после пяти доставленных ей оргазмов. Или, может, на пляже, где они впервые поцеловались. Или в участке, где все началось. Или…

Его беспорядочно скачущие мысли оказываются прерванными прикосновениями ее рук к его лицу.

− Малыш, − зовет она, возвращая его к реальности, − что бы ты ни собирался сказать… просто скажи это.

Она говорит это успокаивающим, мягким и нежным голосом, и… он любит ее – очень сильно. Он хочет провести вместе с ней остаток ее жизни и затем всю оставшуюся вечность. Где бы они ни были и как бы он это ни сделал, только это имеет значение.