– Так и есть, – с нажимом настаивает она. – Ты мой напарник – именно ты. Я просто… тебя не было, и я… я была такой потерянной, да и сейчас еще не обрела почву под ногами. Я понятия не имею, что делаю, Люцифер.

– Что ж, я уверен, что он счастлив помочь тебе разобраться.

– Да, так и есть. – Она тоже начинает злиться, и напряжение между ними выходит на новый уровень. – Он действительно со мной разговаривает. Он не скрывает, что чувствует ко мне. Он рассказывает правду.

Его кадык ходит ходуном, и он отводит глаза, не в силах на нее смотреть, потому что она такая красивая, такая идеальная, и она не хочет его.

Он не в силах вынести горькую правду того, что она предпочитает другого его. Может, она теперь захочет работать с ним и оставит его, так что ему не останется ничего иного, кроме как вернуться к тому небытию – ему больно при мысли об аде с его серой и пеплом, удушающими его, словно пальцы вокруг шеи.

С первого взгляда можно подумать, что они с Детективом совсем не подходят друг другу: она поборник контроля и порядка, тогда как он являет собой разрушительную силу. Она серьезная и немного зажатая, а ему даже значение этих слов неизвестно. Она всегда тщательно разрабатывает план действий, а он сначала делает, а потом думает. Они диаметрально противоположные во всем и мало в чем соглашаются.

Но этот будущий Люцифер… любит ее, и она полюбит его – в этом они, похоже, достигнут согласия.

Зачем ей ждать его – ждать, пока он созреет и поймет, что за незнакомое чувство таится глубоко в его сердце… когда у нее уже есть готовая версия его?

Они в самом начале. Это чувство, чем бы оно ни было, что зародилось между ними… оно сбивающее с толку, хрупкое и новое. Им так много нужно сказать, так много обсудить. Все это остается невысказанной, острой, болезненной правдой.

Он снова порывается сбежать, но она опять без труда предугадывает его намерения.

– Нам надо это обсудить. Прекрати убегать.

– Что ты хочешь от меня услышать, Хлоя? – устало спрашивает он.

– Что-нибудь, – она сглатывает, и с ее губ срывается невеселый смешок, – что угодно. Люцифер, у нас совместный ребенок. Наверняка ты что-то чувствуешь по этому поводу.

– Я чувствую… – он медлит, потому что слова словно застревают в горле, – что хочу уйти.

Выражение ее лица становится жестким.

– Он хочет меня, – заявляет она, больно раня его. Он всегда считал ее решительной, но не жестокой.

Но он тоже может быть жесток.

– Он хочет свою жену, – поправляет он ее.

Ее подбородок дрожит, и ему хочется протянуть руку и погладить его. Он этого не делает, не поднимая вытянутые вдоль тела руки, которые словно бы налились свинцом.

Он решает дать ей то, чего она хочет – она хочет от него честности, а так как это его стезя, он покорно вздыхает и бормочет:

– Я хочу тебя – не будущую тебя, не идеальный образ женщины, которую потерял, не мать Рори. Тебя. Мою напарницу. Но ты это знала, когда позволила ему прикасаться к себе.

В ее глазах поблескивают слезы.

– Люцифер…

На этот раз, когда он обходит ее, она ему не препятствует.

Он шагает прочь, думая, что, возможно, несправедлив к ней, как и она – к нему. Может, они оба несправедливы друг к другу. Они должны быть просто друзьями.

Но если они будут просто друзьями, он не влюбится в нее.

Он бы уже не влюбился в нее.

***

Когда двери разъезжаются в стороны, и до слуха Люцифера доносятся звуки гитары, он выгибает бровь. Ему действительно нужно установить в проклятом лифте замок.

Двери со скрипом смыкаются, и он просто молча смотрит, как девчонка – его дочь – перебирает струны, сидя на скамейке у пианино. Снимая пиджак и бросая его на крышку пианино, Люцифер думает над вариантами дальнейших действий.

Он мог бы вышвырнуть ее вон – он точно в подходящем для этого настроении, все еще чувствуя себя на взводе после ссоры с Детективом. Он мог бы велеть ей перестать играть или разбить этот низкопробный инструмент о колено.

Однако же он ничего из этого не делает.

Вместо этого он опускается на скамейку рядом с ней, лицом к клавишам. Его пальцы подергиваются от желания начать играть.

Рори заканчивает наигрывать мелодию, но вместо того чтобы остановиться, переходит к следующей и запевает:

– Когда ты измучилась, когда тебе плохо…

Он сглатывает и поворачивается к ней лицом. Ее глаза опущены, взгляд прикован к порхающим по струнам пальцам. Он впитывает ее целиком, с розовых прядок на голове до громоздких ботинок.

«Она красива», – рассеянно думает он. Хотя, конечно же, красива.

Она же его дочь.

Его.

Он никогда не любил детей, даже не находился рядом с ними прежде и уж точно не хотел собственного, ни разу не устанавливая ни с одной женщиной достаточно глубокой связи, чтобы она могла родить ему ребенка.

Но теперь, когда эта девчонка поет, он не в силах оторвать от нее взгляд, невольно подмечая, насколько она на него похожа. У нее его черные волосы и темные глаза и, учитывая, что Детектив поет, как кошка, которую душат, судя по ее пению в караоке, в котором она согласилась участвовать, поддавшись на уговоры коллег, голос у нее тоже от него.

Неосознанно, не успев отговорить себя от этой затеи, он разминает пальцы и начинает играть. Он аккомпанирует ей, играя на слух, и подпевает, когда она доходит до «Сребровласая».

У них получается неплохой дуэт – даже отличный.

Ее голос дополняет его собственный, словно они были созданы, чтобы играть вместе.

Когда они заканчивают, и последняя нота повисает в воздухе, она награждает его головокружительно мягкой улыбкой.

Он заговаривает первым, потому что никогда не чувствовал себя уютно в тишине. Учитывая весь его травмирующий опыт, тишина предоставляет ему слишком много пространства для раздумий, а потому ему нравится заполнять ее легкомысленными шутками, ничего не значащим сексом и болтовней обо всем и ни о чем.

– Ты очень хорошо играешь, – тихо хвалит он, и она вновь улыбается.

– Училась у лучшего.

Он прочищает горло.

– Гитара никогда не была моим любимым инструментом.

– Немецкий тоже не твой любимый язык, – пожимает плечами она, и так и есть, он всегда предпочитал французский, – но ты и ему меня учил.

Он вновь переводит взгляд на клавиши, ощущая странную всепоглощающую грусть. Он это ненавидит – ненавидит чувствовать так много.

– Что ты тут делаешь?

– Подумала, тебе не помешает друг.

Слова подобны удару под дых, от которого весь воздух покидает его легкие.

«Я здесь не ради расследования, а ради тебя. Подумала, тебе не помешает друг».

– Я в порядке, – бормочет он и, возможно, все-таки лжет, потому что это не так.

– Ты можешь поговорить со мной, – заверяет она. – Правда, можешь. В будущем или когда угодно. Ты обо всем со мной говоришь.

Он окидывает ее настороженным взглядом.

Прежде у него не было никого, с кем можно было поговорить – уж точно не по душам.

– Слушай, – она перемещается на скамье, придвигаясь ближе, – я понимаю, ты меня не знаешь. Я понимаю, мы застряли во времени, когда сама мысль обо мне кажется тебе безумной. Но там, откуда я… мы с тобой были более-менее одни на протяжении двенадцати лет… и я знаю тебя. Прямо сейчас я знаю, что ты считаешь себя плохим. Ты думаешь, что недостоин и не заслуживаешь любви, но и то, и другое неверно.

Он молча смотрит на нее, обуреваемый чувствами, которым даже не пытается дать определение.

– Папа… тот, которого я знаю… не станет меня слушать, – продолжает Рори с грустью на лице. – Он целеустремленный, упрямый и отказывается признавать правду. Так что, полагаю, не все изменилось.

Люцифер фыркает и ворчит себе под нос, сосредоточившись на манжетах.

– Но мне нужно, чтобы ты выслушал меня. Пожалуйста.

Он недоумевающе хмурится, услышав нотки отчаяния в ее голосе.

– Да, – хрипло бормочет он и прочищает горло, – да, я слушаю.

Она поджимает губы.