Время и пространство исчезают, проваливаются в никуда, сосредотачивая весь мир, все ощущения в одном-единственном месте – там, где бьются друг о друга мужское и женское начала. Он трахает меня медленно и тягуче, входя во всю глубину, потом замедляется, дразнит, не давая телам полностью соединиться, терзает пальцами мой клитор, затыкает поцелуями, оставляет на шее следы укусов…

– Осторожнее, – прошу я: муж не должен увидеть никаких признаков моей неверности… По крайней мере, пока.

Но Паша все равно клеймит меня собой: оставляет на моем теле следы своих прикосновений, свой запах, свое дыхание, свои поцелуи, свой пот, смазку, сперму… Я совершенно пьяна нашей близостью, я купаюсь и утопаю в этом ощущении принадлежности любимому мужчине, полностью отдаваясь во власть его жарких объятий. Мы кончаем вместе, крепко переплетенные телами, и я закрываю глаза, чтобы остаться в этом мгновении хоть ненадолго и не возвращаться слишком быстро в холодную жестокую реальность.

– Не хочу, чтобы ты уходила, – шепотом говорит Паша, рисуя пальцами узоры на моем обнаженном и влажном после жаркой любви теле. Эти прикосновения одновременно будоражат и успокаивают. Я перехватываю его ладонь своей и подношу к губам, чтобы поцеловать мужское запястье, увитое тонкими голубыми венами:

– Я тоже не хочу уходить.

– Тогда останься еще ненадолго, – просит мой любимый мужчина. – Он же написал, что можно не ждать его на ужин, – Паша никогда не называет моего мужа по имени, и я его понимаю, но в ответ лишь качаю головой:

– Да, но у нашего дома есть глаза и уши, ты же знаешь… Если меня не будет слишком долго – это вызовет подозрения.

– Как ты можешь оставаться такой хладнокровной и продуманной, – он грустно улыбается и в ответ на мой поцелуй тоже подносит к губам мою ладонь.

– Я научилась за семь лет брака. Выбора не было, – вздыхаю я. Паша в нашей паре – сердце, а я – разум. Он хоть и работает адвокатом жертв домашнего насилия, сохранил в себе какую-то детскую наивность и непосредственность. Это трогательно и безумно мило. Паша – романтик и сентименталист, а я – выученная жестоким опытом реалистка.

– Тогда иди в душ, – он кивает и провожает меня взглядом, пока я не скрываюсь за дверью спальни. Паша знает: если он станет меня удерживать – мне будет слишком больно, и я сломаюсь… А мне нужно вернуться домой. Хотя мой настоящий дом и мое сердце, конечно, здесь.

Как бы мне ни хотелось хоть ненадолго оставить на коже запах любимого мужчины, я тщательно смываю его, перекрывая ароматом пахучего апельсинового геля для душа, а волосы и вовсе промываю два раза: у Давида тонкое обоняние. И, признаться, хороший вкус. В добром расположении духа он дарит мне восхитительные французские и итальянские духи. А вот ядреный апельсиновый гель ему не нравится, зато не возникнет никаких сомнений, что я принимала душ дома: точно такой же флакон стоит в ванной комнате в нашем особняке. Да-да, все верно: я приду домой и запрусь в ванной, чтобы изобразить, что моюсь после прогулки. Даже волосы придется намочить, чтобы выглядело естественно.

Зато сейчас я тщательно высушиваю их феном, убирая в высокий хвост точно так же, как было раньше. Надеваю всю ту же самую одежду. Паша наблюдает за мной, прислонившись к косяку спальни. Штаны он надел обратно, а вот пресс оставил обнаженным, видимо, чтобы меня подразнить. Но я не поддаюсь на его провокации, коротко чмокая мужчину в губы:

– Мне пора, любимый.

– Знаешь что? – говорит он неожиданно, когда я уже почти выхожу за дверь, и мне приходится обернуться:

– Что? – я с любопытством щурюсь.

– Мы назовем нашу дочку Ксенией.

– Почему ты решил, что будет именно девочка? – улыбаюсь я.

– Я просто знаю.

Домой я точно так же возвращаюсь на трех такси. Плачу водителям исключительно наличкой: выписки с моих банковских счетов ежемесячно просматриваются мужем. А так можно считать, что я потратилась на косметику или новую брошь к платью. Подходя к особняку, вдруг замечаю за собой, что думая о последних словах Паши, я невольно держу левую руку на животе… Тут же одергиваю себя: нельзя, Алина, нельзя! Ты не должна вызывать никаких подозрений!

Давида и Влада дома еще нет, так что я отправляюсь в ванную только для отвода глаз Веры и Зои: вообще-то, я доверяю нашим горничной и домработнице, но в разумных пределах. О Паше никто не должен знать – ради самого Паши. А теперь – и ради нашего будущего ребенка.

– Вас долго не было, – замечает Зоя, и я просто и привычно вру в ответ, рассказывая уже заготовленную историю:

– Я доехала до Воробьевых, там позавтракала и погуляла. Сегодня так тепло и солнечно, и весь центр так здорово украшен к праздникам, что возвращаться совсем не хотелось…

Не хотелось – это чистая правда.

– Понимаю вас, Алина Алексеевна, – кивает Зоя. Она спрашивает просто из интереса, никаких тайных намерений, я уверена. Но я продолжаю для пущей правдоподобности:

– А потом я перебралась в Лужники. Там уже пообедала. Так что теперь дождусь мужа для позднего ужина. А пока прилягу.

– Да уж, отдохнуть после такой долгой прогулки на свежем воздухе точно не помешает… Принести вам чаю?

– Пожалуй, – улыбаюсь я. – Зеленого. Спасибо, Зоя.

Я просыпаюсь, когда в спальню заходит Давид. Он умеет делать это неслышно, а умеет – максимально громко, словно рядом рушатся стены.

– Как твой день? – спрашивает он сходу, глядя на меня сонную пронзительным взглядом.

– Гуляла, – отвечаю я.

– А я тебе цветы принес, – он опускает на мои колени, закрытые одеялом, огромный, откровенно тяжелый букет белых роз. Самые чистые цветы, чтобы попросить прощения за грязный поступок.

– Большое спасибо, очень красиво. Я попрошу Зою поставить их в вазу.

– И вообще: прости меня за вчерашнее, – добавляет он, хотя в его глазах нет ни капли раскаяния… По крайней мере, я его совсем не чувствую. Но я смотрю на мужчину снизу вверх и отвечаю:

– Конечно. Бывает. Это был утомительный вечер.

Он не заслуживает прощения. Его «прости» давно ничего не значит – как и мое «прощаю». Но этот ритуал повторяется каждый раз после того, как он переходит грань. А дальше – пышные букеты, дорогие подарки, путевки в теплые страны… Он считает, что это нормально, что это покрывает его действия, оправдывает его жестокость. Вроде отобрал – но тут же вернул должок. Вроде ударил – зато подарил новое колье стоимостью в пять миллионов долларов. Вроде трахнул против воли – зато снял виллу на Мальдивах.

За все нужно платить, верно? Мой муж работает в Федеральной налоговой службе – и он точно знает, как решать проблемы, даже если это сделки с собственной совестью.

Плюс молитва – минус грех.

– Я купил нам билеты на Бали, – сообщает он.

Ха! Ну я же говорила. Даже от ироничной усмешки с трудом сдерживаюсь.

– Вылетаем первого января и пробудем там два месяца.

Два месяца?! Слишком долго.

– Твой больной брат и его мать могут поехать с нами.

Разумеется, прямых рейсов на Бали на новогодние праздники уже давно нет – Давид поздно спохватился, впрочем, как и всегда. Он никогда не планирует отдых: мы просто срываемся с места и улетаем. Максимально короткий и быстрый путь – через Стамбул, турецкими авиалиниями. Три часа в небе, восемь часов пересадки в аэропорту, еще двенадцать часов в небе.

От мысли, что придется совершать такой увлекательный трип в первом триместре, когда меня периодически тошнит и рвет, мне уже становится дурно, а ведь беременность при этом еще и скрывать нужно! И не начнет ли расти живот на четвертом месяце? Он у меня настолько плоский, что малейшие изменения будут видны сразу…

В объемных свитшотах по Бали особо не походишь: тропики. У меня одна надежда: на белоснежные убудские балахоны, в которых я расхаживала в прошлом году во время ретритов и медитаций. В этот раз, наверное, я снова буду ежедневно сбегать со снятой мужем виллы куда-нибудь на йога-курсы, дыхательные практики или просто к океану.