– Перспективный пацан. Далеко пойдет. Пока только неясно, куда его направим.
Он махнул головой на соседнее кресло:
– Ну так что, садись. Подброшу тебя, куда надо.
– Нет. Спасибо. Я к незнакомым в машину не сажусь.
– Правильно, к незнакомым не стоит. Но ведь я тебя знаю, ты меня знаешь – выходит, знакомы. Садись!
Фая категорично покачала головой:
– Мне идти совсем недалеко осталось. До следующего перекрестка, а там сразу за углом.
– Ну нет, так нет. У нас все добровольно, – смирился авторитет, с ироничной улыбкой заводя машину. – Ладно. Бывай. Бурулю привет.
«Тойота» уехала.
Фая все еще пребывала под впечатлением от его обволакивающего приглушенного голоса. На удивление, говорил Печкарь без понтов, не плевался и не матерился, как постоянно делал Бато. Не будь у него этих пронизывающих до костей волчьих глаз, так совсем обычный, даже располагающий к себе дядька.
Она продолжила свой путь и через несколько метров услышала, как кто-то звал ее по имени. Обернулась и увидела бегущую к ней Катю.
– С кем ты только что разговаривала? – запыхаясь, взволнованно спросила подруга, когда они поравнялись.
– Ты вряд ли его знаешь, – устало вздохнула Фая.
– Конечно, знаю! Это же Печкарь, положенец, он в тюрьме сидел. С ума сошла общаться с такими людьми!
Выходит, Фая заблуждалась, полагая, что в Катином мире обитают исключительно Чайковские, Тарковские и Мережковские – положенцы туда тоже пробрались.
– Ого! – не сдержав удивления, воскликнула она. – Какая ты у нас, оказывается, прошаренная!
– Ты хоть знаешь, курица, почему его так называют? – Кате не понравилось, что ее беспокойства не принимают всерьез.
– Понятия не имею. Не нервничай, мы просто поговорили пару минут и все.
– А я знаю! Мне сестра двоюродная рассказывала. Потому что он какого-то человека убил и в печке сжег!
История про сожженный в печи труп отнюдь не была веселой, но Фая снова не удержалась от иронии:
– Кать, это ж я с Печкарем разговаривала, не ты! Ты-то и словом с ним не обмолвилась, так чего дрожишь, как осенний лист?
На самом деле ee реакцию она понимала, ведь несколько минут назад сама едва не упала в обморок от страха и все еще чувствовала приятное возбуждение от мысли, что преодолела его. В конце концов не каждая школьница смогла бы взять себя в руки и беседовать с заправилой квартало́в так же достойно: непринужденно и без заискивающего, лебезящего кокетства.
С того дня Печкарь всякий раз ее приветствовал, поднимая от руля и задерживая в воздухе правую кисть, но с предложением подвезти больше не останавливался, а где-то через год совсем исчез из виду. К тому времени Фаю уже не слишком интересовала его персона, как и то, был ли он арестован, убит или просто куда-то переехал. И все же свою детскую мимолетную встречу с бандитским авторитетом она вспоминала позднее не один раз. Сравнивала их короткий, ничего не значащий для обоих разговор с прививкой от девчачьей паники – вакциной, благодаря которой ей, уже в других обстоятельствах и с другого рода людьми, легче удавалось не робеть и усмирять подступающее оцепенение, а в некоторых случаях и откровенный страх.
* * *
На следующий день Светлана Викторовна попросила ее зайти к ней в кабинет после занятий.
– Дружок, у тебя все в порядке? – начала она обеспокоенно. – На тебя жалуются учителя по физике и химии. Говорят, ты часто пропускаешь и совсем не готовишься к занятиям.
Фая приуныла, хотя и ожидала, что рано или поздно подобный разговор у них состоится. Она бы предпочла выслушать замечания от любой другой преподавательницы, – пусть бы сама директриса вызвала ее к себе вместе с бабушкой и дедушкой, – но только не от любимой наставницы, чье мнение считала важнее всех прочих. Еще больше удручало, что приходилось объясняться перед ней не в роли мамы Кати, ставшей и Фае почти родной, а как перед классной руководительницей, повод для недовольства у которой действительно был.
– Светлана Викторовна, если честно, мне это все совсем неинтересно. Вот представьте только себе – нисколечко. Я решила наверняка, что не буду ни физиком, ни химиком и что для поступления в институт мне эти предметы точно не потребуются. Поэтому не хочу больше тратить на них время. Не вижу смысла. Вот.
– Я все понимаю, но неужели мне нужно напоминать тебе, как нашим двоечникам, что ученики не могут решать, какие предметы им изучать, а какие нет? Есть обязательная школьная программа, ее должны выполнять все без исключения. Тебе осталось учиться в школе чуть больше года, а потом, в институте, сможешь благополучно забыть весь курс и физики, и химии.
Выражение лица Фаи не оставляло сомнений, что аргументы ее не убедили, и Светлана Викторовна добавила:
– Лучше все же не забывать, потому что даже в рамках этих бесполезных, на твой взгляд, предметов, вы изучаете базовые вещи, которые нужно знать каждому претендующему на звание интеллигентного человеку.
– Но ведь я уже знаю, что такое таблица Менделеева, Н2O и лакмусовая бумажка, а без формул, валентности и свойств углерода интеллигентный человек, согласитесь, может обойтись…
Фае не нравилась напряженность их разговора, и она попробовала добавить ему привычной домашней фамильярности:
– Светланочка Викторовна, вы ведь не хуже меня знаете: тройки мне в любом случае поставят, а на медаль я все равно не претендую. Вот и скажите, зачем тратить время на то, что мне неинтересно?
– О твоем свободном времени и интересах я тоже хотела поговорить, – ответила та тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – До меня доходят слухи, что в твоем круге общения есть персонажи, с которыми тебе не следовало бы дружить. Это если мягко выражаться.
Девочка вспыхнула:
– Вы уж извините, но круг общения не регулируется обязательной школьной программой, и ученики могут сами решать, с кем им следует дружить, а с кем нет. Это если как есть выражаться.
Светлана Викторовна изумленно приподняла брови и на этот раз ничего не отвечала. Фая и сама не ожидала от себя такой резкости, но связав укор в свой адрес с тем, что лишь накануне Катя видела ee с Печкарем, здорово на нее разозлилась и выдавала сейчас в свою защиту все, что приходило на ум.
– Я понимаю, почему вы не беспокоитесь по поводу Катиных подружек: они у нее все хорошие… И все одинаковые! А мне интересно с разными людьми дружить. Так можете ей и ответить!
– Ответить? – озадаченно переспросила Светлана Викторовна.
Сообразив, что сглупила, нахамила, напрасно заподозрила подругу и к той наверняка теперь тоже будут вопросы, Фая раскраснелась и понуро молчала.
– Фаечка, ты, возможно, права – не мне выбирать, с кем тебе дружить, советы давать. И все же я беспокоюсь за тебя, – не как учительница, а как друг. И… Хотела бы поговорить с твоей бабушкой.
– Сама с ней поговорю, – угрюмо буркнула Фая, обидевшись на сей раз за то, что наставница не посчиталась с ее, пусть грубым, но все же мнением, a пожелала продолжить обсуждение со старшими родственниками.
* * *
– Ялэ-ялэ… – укоризненно покачала головой Вера Лукьяновна, выслушав рассказ внучки.
В семье никто не знал бурятского языка, однако когда бабушка была удивлена или расстроена, то протяжно приговаривала «ялэ-ялэ», что переводилось бы на русский как «ай-ай-ай». Крайнюю степень недовольства она выражала восклицанием «Ялэбда хэрглэбда!», означавшим что-то вроде нашего «Вот е-мое!»
– Ну почему ялэ-ялэ, баб Вера? – насупилась не нашедшая поддержки Фая. – И смотреть на меня так не надо! Я же извинилась перед ней.
– Извинилась – это хорошо. Плохо, что не захотела услышать и сейчас не пытаешься понять, что тебе Светлана Викторовна толковала.
– Что слушать-то, если она по сути не права?! Критикует моих друзей, совсем их не зная! Откуда у нее уверенность, что мне не следует с ними дружить? Вот я их знаю! Может быть, они не так примерные ученики, как мы с Катей, но у них другие хорошие качества есть, точно тебе говорю! – горячилась Фая.
