У Кати тоже получались хорошие сочинения, но Светлана Викторовна их почти никогда не выделяла. Возможно, потому, что стеснялась хвалить дочь при других своих учениках, а, может быть, потому, что не находила в ее работах ничего незаурядного. Фая же излагала свои мысли на бумаге по-особенному – словно разговаривая с читателем в забавной, одновременно высокопарной и непринужденной манере куда более взрослой девушки, чем она была на самом деле.

Однако на уроках русского языка Кате попросту не было равных в школе, и ее способности к филологии и лингвистике не могли оставаться незамеченными даже при всей скромности Светланы Викторовны. За шесть лет, что Фая проучилась с ней, та не сделала ни одной ошибки в диктантах и, кроме того, живо интересовалась этимологией слов, происхождением фразеологизмов, заимствованиями, – иначе говоря, тем, чему другие школьники и не задумывались уделять больше положенного внимания. Катя дважды выиграла региональную олимпиаду по русскому языку и с восьмого класса начала принимать участие во всероссийской.

Между собой у девочек если и было что-то вроде соревнования, то исключительно в самом плодотворном ключе, подстегивающем их еще больше читать, вникать и запоминать. Фая часто приходила к Венедиктовым в гости, где ее с первого дня принимали как свою. Оставалась там делать уроки, смотреть фильмы, играть на приставке, ужинать и потом помогать Кате навести порядок на кухне и в комнате. Светлана Викторовна занималась с ними французским, обсуждала книги, не входившие в школьную программу, и рассказывала про художников. У нее имелась впечатляющая коллекция подписных изданий с фотографиями шедевров русской и западноевропейской живописи. Больше всего в Светлане Викторовне Фае нравилось то, что она разговаривала с ней и Катей, как со взрослыми: о разном и ни в коем случае не напоминая им, что они еще дети, и могут чего-то не понять. Фае очень хорошо жилось с бабушкой и дедушкой, но ей казалось, что только Венедиктовы считают ее подростковые переживания и размышления важными и достойными внимания.

Большую часть лета все Сапфировы, включая семью старшего сына Веры Лукьяновны и Михаила Васильевича Володи, проводили на даче в Тарбагатае. Расположенное в живописном месте по правому притоку реки Селенги, село славилось как старообрядческое – многие его жители величали себя «семейскими» и считались потомками бежавших в эти края раскольников. Сохраняя культуру и традиции русского деревенского быта, они продолжали строить нарядные бревенчатые дома с резными ставнями всевозможных цветов, а многие сельские женщины даже в обычные дни, не только в праздники, носили сарафаны, яркие фартуки, платки и бусы в несколько рядов.

Фая знала в Тарбагатае почти всех местных мальчишек и девчонок. Еще будучи совсем детворой, они разделили здесь то самое безмятежное время песочниц и разрисованного мелом асфальта, когда, падая с велосипедов или сползая с деревьев, зарабатывали себе ссадины и царапины.

Жили эти дети по-разному. Кто-то в больших городах и приезжал сюда лишь на каникулы, кто-то ни разу не выезжал дальше близлежащих деревень. Кто-то воспитывался в семье примерных постсоветских работников, кто-то – в семье начинающих коммерсантов, а чьи-то родители работали на местной кочегарке и часто или редко, но регулярно уходили в запой. Эти дети дружили улицами, пока что не признавая какой-либо иной социальной или культурной разницы. Они вместе играли в лапту, в «заяц, заяц, сколько время» и, разумеется, в прятки: у каждого дома имелся приусадебный участок с баней, гаражами, амбарами, курятниками, поленницами, где можно было искать друг друга до самых сумерек, забывая про время и не слушая урчащие, пропустившие обед животы.

Будучи с детства послушным и понятливым ребенком, Фая редко получала замечания от бабушки с дедушкой, и им никогда не приходилось делать их по несколько раз. Как-то после ужина, когда она, поджав коленку на табуретке, смотрела популярный мексиканский сериал, а Вера Лукьяновна подметала там пол, на кухню зашел дед.

– Почему ты не помогаешь бабушке? – строго спросил ее Михаил Васильевич.

– Баба Вера меня ни о чем не просила, – растерялась Фая. Дед выглядел сердитым, хотя она совсем не понимала, в чем виновата. – Попросила, я бы сделала!

– Ты же видела, что она с утра работала в огороде, потом поесть нам всем приготовила, а сейчас еще и пол подметает. Тебе следовало бы догадаться взять у нее веник и предложить помочь.

Лицо деда немного смягчилось, но он все же добавил:

– Старших нужно уважать, а о старых еще и заботиться. Чтобы я больше никогда не видел, как бабушка трудится по дому, в то время как ты сидишь у телевизора.

И он никогда больше этого не видел.

Стоит сказать, что Фая не просто без пререканий, а, скорее, с охотой выполняла поручения бабушки и дедушки по хозяйству. Конечно же, как и любому нормальному ребенку, ей больше нравилось, когда от нее ничего не требовалось и она могла делать что угодно – читать, смотреть телевизор, гулять или пойти в гости к Наташе Потаповой. Однако ей всякий раз было приятно чувствовать себя полезной и взрослой, поэтому старалась наравне со старшими участвовать в бытовых делах: мыть посуду, пылесосить, пропалывать цветы в клумбах и поливать огород.

Распорядок жизни семьи определялся по большому счету сезонными работами, и на третий год жизни Фаи в Бурятии она поймала себя на мысли, что, пожалуй, любит все времена года, в том числе и за неспешную смену символизирующих их забот.

Начало года – время каникул, мандаринов, доедания конфет из новогодних подарков и крещенских морозов, когда на улице холодно так, что, возвращаясь из школы, только и думаешь, как бы быстрее уже доковылять. И такое это удовольствие, зайдя домой, подставить руки под струю горячей воды, сесть у батареи и, отогревая на ней одеревенелые пальцы ног, растирать варежками замерзшие, кое-где побелевшие красные щеки!

В последний день зимы Вера Лукьяновна доставала с антресолей алюминиевые тары (в прошлом консервные банки цельной сельди пряного посола), наполняла их землей и сеяла семена на рассаду. Если сеять в мае сразу в открытый грунт, то, даже если семена переживут последние заморозки и взойдут, за короткое сибирское лето не успеют созреть ни помидоры, ни огурцы, ни перцы, ни капуста. Когда рассаде становилось тесно в селедочной банке, бабушка пересаживала каждый росток в отдельный горшок. Такими горшками служили накопленные за год картонные коробки со срезанными верхушками из-под сока или кефира. Занимали они все подоконники и стол-книжку в зале, но с середины апреля побегам требовалось больше света, поэтому Фая каждое утро выносила их в хорошо освещаемую солнцем застекленную лоджию и ставила на сооруженные дедом временные полки, а вечером заносила обратно (ночную температуру на балконе растения не выдерживали бы).

Через неделю после Дня Победы дед отвозил бабушку и внучку в Тарбагатай, где уже вовсю начинался огородно-заготовочный период: приготовить грядки, расчехлить укрытые брезентом от мороза кусты малины, смородины, высадить в теплицы и парники привезенные из города «саженцы», а в старые ведра – зимовавшие в подполье корни многолетних георгинов и гладиолусов. Посадить картошку.

Картофельные работы в поле знаменовали для жителей села начало, середину и конец лета.

Сажать картошку Фае казалось легче всего, даже весело: Михаил Васильевич делал подкоп, она бросала туда несколько клубней из прошлогоднего урожая, Вера Лукьяновна шла за ними и закапывала ямку горкой. Дед без устали рассказывал смешные истории, наполовину им выдуманные, бабушка над ним подшучивала.

Копать в сентябре – занятие, требующее куда больше сил, выносливости и терпения, но и в нем Фая находила маленькие радости: перерыть за дедом лунку и найти после него еще две, а то три картофелины и с гордостью их продемонстрировать. Дед работал большой тяпкой и не очень внимательно, внучка же орудовала «копарулькой»[3], основательно, потому не пропускала ни одного клубня, даже самого крошечного. Если попадались забавные формы картофеля, моркови или свеклы, Фая их откладывала отдельно от большой кучи в начале поля, чтобы потом показать соседским детям; те делали то же самое, и затем все вместе устраивали конкурс на самый смешной овощ. В памяти сохранились особые запахи периода сбора урожая – развороченных корней, земли и засыхающих в осенней грусти полей.