Перевязанная лентой коробочка, всё ещё не открытая, но уже перекочевавшая из-под подушки под кровать, попадается на глаза. Несмотря на убивающее состояние весенней хандры, жутких холод от которого стучат зубы и полное нежелание открывать заветную коробочку, руки тянутся к ней сами по себе. И я повинуюсь.

Затянутый годами узелок отказывается развязываться, что на одно мгновение стопорит движение. Сердце у меня ухает куда-то вниз, растягивая по всей груди чувство саднящей тревоги, но я, привыкшая к этому чувству всегда прислушиваться, почему-то его игнорирую. Руки действуют сами по себе. Мозг почему-то отключается, пуская всё на самотёк.

Дрожащие пальцы отказываются слушаться, и отворившаяся наконец-то крышка вываливается из рук. От того, что я вижу, перехватывает дыхание. Вот, вроде бы, небольшая картонная коробка, а умудрилась вместить в себе самые важные в моей жизни вещи. Я тяжело выдыхаю и только тогда осознаю, с какой неистовой силой колотится о рёбра сердце.

Первым на глаза попадается вытертая пачка сигарет. Давно опустевшая, в этот миг она кажется мне самой ценной вещью на свете, потому что чёрной ручкой на ней нацарапан сочинённый Волком стих. Кривой, с пропадающей рифмой и практически отсутствующим смыслом, но я всё равно жадно вчитываюсь в неровные строчки, вспоминая тот день, когда Волк его написал. Кажется, тем вечером мы сидели в Могильнике.

Я интуитивно прижимаю пустую пачку к груди, словно это поможет мне вернуть к жизни Волка. Или хотя бы немного согреться. Замираю в таком положении, — не самом удобном, ноги поджаты под себя, спина прямая словно линейка, — правда, не знаю, на сколько. Вспоминаю о том, что могу двигаться только когда ощущаю, что затекла спина. И вижу, как ползёт трещина на стене.

Снова заглянуть в коробку казалось необычайно сложным. В ней хранились сотни самых разных безделиц, которые открывали для меня всё новые и новые воспоминания, расковыривали старые раны, которые начинали кровоточить, пачкая мои руки и всё вокруг меня кровью. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что коробку стоит как можно скорее закрыть и спрятать как можно глубже под кровать, а ещё лучше — обратно на подоконник под груду тряпок, где ей самое место. Потому что вспоминать обо всём этом неимоверно больно. Но я всё равно запускаю дрожащую руку в коробку, игнорируя бухающее о рёбра сердце, и, не глядя, цепляюсь пальцами за первую попавшуюся вещь. Ей оказывается небольшое колечко от пивной пробки, которое даже сейчас можно с лёгкостью нацепить на палец. Я до сих пор помню, как Рыжий в шутку предлагал мне выйти за него замуж, а я смеялась и соглашалась. Кажется, на следующий день Стервятник Рыжего укусил. Что с них взять, тогда мы были детьми.

Я слегка трясу коробку, наклонив её вбок, чтобы все мелкие вещи ссыпались вниз, и я смогла увидеть то, что находится на самом Дне. Моё сердце снова ухает вниз. Полустёртыми золотистыми завитками на меня смотрят «Мифы и легенды древней Скандинавии». Те самые, которые Свист подарил мне в наш первый год в Доме. Помнится, мы с Волком зачитывали эту книгу до дыр, передавая друг другу из рук в руки. А когда Слепой принял закон о разделении парней и девушек, то у нас появилось тайное место под подоконником на первом этаже. Когда я дочитывала книгу, я прятала её в ту нишу, а Волк потом забирал, и наоборот.

В горле у меня встаёт ком, и я всеми силами стараюсь проглотить накатившую обиду. Потому что ничего этого больше не будет. Ни шутливых предложений руки и сердца от Рыжего, ни чтения книг с Волком, ни тёплых отношений с братом. У меня больше не будет ни-че-го.

Откладываю коробку на кровать и прячу лицо в ладонях. Холодные, отмороженные не весенней погодой пальцы помогают немного прийти в сознание. Только сейчас замечаю, что плед соскользнул с плеч, а меня колотит. Хочется захлопнуть крышку этой чёртовой картонной коробки, закинуть в самый дальний угол и забыть о ней навсегда, оставив где-то в Доме после своего ухода. И я действительно собираюсь это сделать — цепляю пальцами ленточку, поднимаю крышку с пола, но потом замираю на месте. В тусклом свете пробивающейся через тюлевую шторку луны успевает блеснуть крохотный ключик. В один момент я забываю и о книгах, и о стихах. Всё вокруг теряет значение, сужаясь до размеров маленького стального ключа на дне коробки. Почему-то я была уверена, что потеряла его…

Он всё такой же маленький, резной сверху, и всё так же блестит. Я вспоминаю, как Стервятник подарил мне его в тот день, когда Джек впервые оказался на Изнанке. В голове отзвуком проносятся сказанные им тогда слова, но звучат они не привычными мне Голосами, а голосом самого Рекса. С той самой интонацией и тем самым голосом, которым он тогда это произнёс. Я сжимаю ключик в кулаке, и он снова врезается в ладонь. Делаю глубокий вдох, стараясь сморгнуть скопившиеся в уголках глаз непрошенные слёзы. Терпеть не могу плакать.

— Ты в порядке? — тихий голос сонной Спицы возвращает меня в реальность. Только тогда я понимаю, что сижу на кровати перед перевёрнутой картонной коробкой и тихо рыдаю на собственных коленях. Жалкое зрелище. Соседка поднимается на локтях, и пружины под ней слегка скрипят. Спица выглядит озабоченной, а я только легонько мотаю головой из стороны в сторону на её вопрос. Мы молчим несколько неприятных секунд.

— Всё нормально, — бессовестно вру, принимаясь вытирать слёзы со щёк. Кулак всё ещё не разжимаю, — Слушай, Спица, а у тебя есть какая-нибудь цепочка?

Этого оказывается достаточно, чтобы она окончательно проснулась. Соседка принимается активно кивать головой, на четвереньках переползает на другой край кровати и принимается рыться в тумбочке. я лишь сижу и наблюдаю. Дыхание начинает медленно восстанавливаться, а стальной ключик холодит кожу, не позволяя снова проваливаться в собственные мысли. Спице требуется около тридцати секунд, чтобы достать откуда-то из ящика тоненькую цепочку.

— Это мне Лэри подарил, — немного стыдливо поясняет она, стягивая оттуда какой-то уродливый кулончик и протягивая цепочку мне. Я кошусь на неё с недоверием. При всей важности моей вещицы, я не могу забрать у Спицы цепочку, подаренную Бандерлогом. Потому что понимаю, что для неё это так же важно, как и для меня, — у меня есть ещё одна, — с легкой улыбкой поясняет соседка, заметив моё замешательство.

Спица кладёт цепочку передо мной, и я подцепляю её ногтем. Слегка улыбаюсь, когда маленький замочек щёлкает, а крохотный ключ опускается мне на грудь. Прячу его под свитер и ночную рубашку, и когда холодный металл прикасается к коже, вздыхаю, наконец, с облегчением. Благодарно улыбаюсь Спице, впервые за несколько дней чувствуя на душе какую-то лёгкость.

Замечаю, что соседка не ложится спать, а лишь усаживается на свою кровать, поджав ноги, и смотрит на меня в упор. Я смотрю в ответ. Наше молчание становится ужасно неловким, и мне уже хочется что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, или хотя бы поблагодарить за цепочку, чего я всё ещё не сделала. Но она лишь снова улыбается мне, тепло и совсем не сонно, и снова начинает копаться в своей тумбочке, доставая оттуда карты.

— Раз уж спать не собираемся, давай хоть в карты сыграем.

— В вист? — теперь уже я не могу сдержать улыбки, скидывая на пол плед, подушку и одеяло. Моему примеру следует и Спица. В этот момент почему-то плевать и на сквозняк у пола, и на весь Дом в целом. Где-то в глубине коридора слышится нечленораздельный визг Габи.

***

Утро следующего дня оказывается чуть более тёплым, и несмотря на то, что выпадает оно на пятницу, а занятия никто не отменял, после завтрака я всё равно предпочитаю отправиться в Коффейник. Помимо нескольких малолетних Крыс и Кролика за стойкой там всё равно никого нет, так что я покупаю себе чашку кофе и усаживаюсь в самый дальний угол, греясь горячим напитком. Выуживаю из-под свитера цепочку и подношу ключик к самым глазам, снова рассматривая.

Сейчас у меня не получается вспомнить, почему я решила убрать его в коробку, даже мысли такой допустить не могу. Рекс всегда был рядом со мной, даже когда я этого не просила, когда об этом не догадывалась. Всегда опекал и оберегал, был своеобразным Ангелом-хранителем. И стальной ключик размером с ноготь, который я держала перед собой, был отличным этому напоминанием. Слегка улыбаюсь, принимаясь заново изучать резные узоры, и совсем забываю про остывающий кофе. Сейчас это последняя вещь, которая меня волнует, хотя заледеневшие пальцы говорят об обратном.