Он снова взял меня под локоть, и в этот раз я уже не сопротивлялась, покорно пойдя за ним.
— Тебе нельзя оставаться одной. Заходи, — Рекс заботливо отодвигает для меня полог и старается улыбнуться. Его очень озаботило моё послание, но вида он не подаёт, словно меня это не касается. Я делаю в сторону палатки один только шаг, после чего коридор наполняется оглушительными криками.
Кажется, то самое ужасное событие Самой Длинной, которого я так опасалась, только что произошло…
Комментарий к 9. Мираж. Помни об С.Д. и не теряй надежду
Кажется, я успела пуститься в романтизацию Стервятника, но простите мне эту маленькую слабость. Постараюсь больше так не делать.
Пишите свои впечатления о главе и работе, мне всегда интересно почитать ваши комментарии)
========== Интермедия. Ключи и замки ==========
«Да нет… скажите… неужели в самом деле вы никогда не любили настоящей любовью? Знаете, такой любовью, которая… ну, которая… словом… святой, чистой, вечной любовью… неземной… неужели не любили?»
Куприн «Гранатовый браслет»
Закатное солнце очерчивало угловатые многоэтажки и золотило своим светом большой серый дом, который казался совсем инородным в этом районе. Он вообще выглядел странно: какой-то нелюдимый и словно своим видом отпугивающий каждого, кто решится к нему приблизиться. Вот только немногие знали, что стоит только заглянуть за угол — это мрачное здание покажет себя с совершенно иной стороны.
По дорогам уже опустевших, запылившихся от поздней весны улиц гулял ветер, и этот де ветер лохматил и без того растрёпанные волосы двух ребят, сидевших на чердаке недружелюбного дома и подставлявших лица последним убегающим лучам. Казалось, будто эти дети, как и этот дом, вовсе не настоящие. Словно вырезанные из бумаги глупые рисунки, приклеенные скотчем к произведению искусства. Какие-то мятые, словно поломанные, но старательно делающие вид, что они — целее не бывает.
В воздухе витали крохотные пылинки, казавшиеся маленькими золотистыми капельками в лучах уходящего солнца. Мальчишка, худой и взъерошенный, болтал ногами в воздухе, перекинув их на улицу и свесив вниз. Какое-то время он сидел, прикрыв глаза, и ни на что не обращал внимания. Девочка тоже о чём-то задумалась, прикусила изнутри щеку, а потом заправила за ухо прядь волос, оставив при этом челку, закрывающую один глаз.
Мальчик, старательно принимающий до этого вид каменной статуи, покосился на неё, приоткрыв один глаз, посмотрел внимательно, а потом как-то не очень хорошо усмехнулся, показав слегка выпирающие клыки.
— Я всё ещё не понимаю, почему ты так паришься по этому поводу, — сказал он, подтягивая, наконец, к себе ноги, и посмотрел на девочку пристально-пристально, словно старается по её лицу прочесть все её мысли, — столько лет под одной крышей живём, все уже сотню раз твои глаза видели.
Девочка слабо качает головой и отворачивается, начиная вглядываться куда-то в даль, щурясь от солнца. Недовольно морщит нос.
— Да не в них дело, а во мне, — тихо вздыхает она и вся как-то сжимается, словно, если не прекратит говорить об этом, то её больно ударят, а она этого удара уже ждёт, — это… личное.
Волк пододвигается ближе и начинает буквально пожирать глазами. Он всегда так смотрел, если его начинало что-то интересовать. И ведь не отстанет, обязательно добьётся желаемого, узнает то, что ему нужно.
Ему даже не нужно было просить или требовать чего-то, Волку было достаточно посмотреть, усмехнуться, склонив голову на бок, и протянуть: «Ну ты же знаешь, что мне можно верить». Под его обаяние попадали практически все, и если он хотел склонить кого-то на свою сторону, то обязательно этого добивался. Если говорить достаточно честно, Волк был уж очень проницательным и хорошо умел манипулировать людьми. Слишком хорошо для своего возраста.
И от этого его пристального взгляда любому стало бы неловко, любому бы захотелось отойти, отодвинуться, уйти от него как можно дальше — нужное подчеркнуть. Но только не Змее. Змея давно ко всему этому привыкла, и уже очень давно училась игнорировать мурашки, прошибающие её от одного только волчьего взгляда. Жутко.
Тем не менее, Волк всё ещё был её другом, — наверное, самым близким и самым родным, — с которым можно поговорить, обсудить какие-нибудь прочитанные книги, да и просто поболтать о незначительных мелочах. В то время как с братом разговаривать теперь становилось всё сложнее и сложнее. Разговоры с ним оказывались неинтересными, потому что Джек только и делал, что воодушевленно болтал о какой-то Изнанке, наслушавшись Валета, постоянно перескакивая с темы на тему. Змея практически перестала его узнавать — её тихий, спокойный младший братик стремительно превращался в диковатого, шумного сорванца, общение с которым хотелось сократить до минимума.
Мальчики и девочки теперь вообще редко пересекались, а Сфинкс как-то обронил, что Слепой собрался вводить какой-то новый закон. Что это за закон такой, и о чём он, ей никто так и не сказал. Сфинкс лишь равнодушно хлопал зелёными глазами, делая вид, что вообще ничего не говорил, брат наигранно усмехался, мастерски перескакивая на другую тему, а Волк закипал каждый раз, когда разговор касался Слепого, и тогда говорить с ним было вообще невозможно.
На самом деле Змея во многом его, Слепого, понимала. Будь она Хозяйкой Дома, тоже придумала бы что-то, чтобы обезопасить своих людей. Особенно после того, что случилось со Старшими.
С Волком можно было разговаривать часами, и совсем не бояться того, что разговор может себя изжить. Потому что он всегда знал, о чём говорит, мастерски убеждал, а ещё умел рассказывать сказки. Иногда они прятались на чердаке — скрывались ото всех, только вдвоём, — и Волк рассказывал ей сказки, а она слушала, не отрываясь. Змее бы очень хотелось этому научиться, но в открытую попросить у Волка парочку уроков ей не позволяла гордость.
— Ты же помнишь, что мне можно доверить даже «личное»? — Волк слегка наклоняет голову в бок, и старается выдавить из себя добродушную улыбку. Его очередное представление, в этот раз специально для неё, уже началось, — ну давай, поговори со мной, Змейка!
Змея снова морщится, и слегка отодвигается от мальчишки, чтобы он её не задел ненароком. Она выглядит недовольной, но говорить всё-таки начинает:
— У меня отцовские глаза. Каждый раз, когда смотрю в зеркало, вижу не себя, а его…
Вижу, как он кричит на меня, когда погибает мама. Вижу, как он… как он пьяный перебивает Джеку ногу какой-то ржавой арматурой. Вижу, как он совершенно спокойно подписывает документы, пока мы собираем вещи — очень хотелось добавить, но Змея не решилась произнести ни звука, настолько это было сокровенным, потаённым и недоступным для Волка, поэтому набрала в лёгкие как можно больше воздуха и после тяжёлой паузы добавила:
— А я не хочу всего этого видеть.
В горле встаёт ком, который мешает говорить, но мысли всё ещё идут полным ходом, одна за другой, выхватывая из глубин сознания всё больше и больше не самых приятных картин. Змею начинает мелко трясти, и она замолкает, отворачиваясь. На глаза выступают слёзы, которые следовало бы смахнуть, чтобы не казаться слабой, он она не успевает этого сделать. Одна слезинка предательски срывается с ресниц, прокатываясь по щеке. Горячая.
Волк не выглядит удивлённым. А если он и удивлен, то вида точно не подает, только сочувственно кивает на каждое сказанное слово. Наверное, в другой ситуации он бы погладил по голове или сочувственно похлопал по плечу, но к Змее руки тянуть даже не думает. Потому что знает, что нельзя, знает, как сильно она этого не любит.
— Извини, не знал.
Девочка только горько усмехается и, наконец, поворачивается к нему лицом. От слёз ни следа. Волк осматривает её с ног до головы, словно прикидывает, может ли она рассказать о чём-нибудь ещё, а потом одобрительно улыбается и поднимается на ноги. Он, и без того выше её на целую голову, сейчас возвышается над ней великаном, а Змея всё ещё сидит на потёртом непонятно откуда взявшемся цветастом коврике ручной работы и даже не думает двигаться. Она снова о чём-то задумалась и, судя по выражению её лица, эти мысли были не самыми радужными.
