Дин чуть было не ляпнул: думаешь, ему есть до тебя дело? Но вовремя прикусил язык. Дела, может, и не было, но Сэм хотел, чтобы было. Хотел, чтобы был хоть один человек, которому было до него дело. Настолько сильно хотел, что готов был поверить в иллюзию. Дин угадал это так легко, как будто сумел прочитать его мысли.

- У тебя есть семья? Кто-нибудь из родных? Может быть, кому-нибудь сообщить, где ты?

- Нет. У меня никого нет. Я один.

На этот раз Сэм не сумел сдержаться. В его голосе было столько горечи, что Дину показалось, будто он чувствует ее на собственном языке. Ему было знакомо это чувство. У самого Дина не было никого, кроме отца: мать он не помнил, а отец так и не женился во второй раз, поэтому других детей не завел. Когда Дин был маленький, он часто мечтал о том, чтобы у него был младший брат, чтобы кто-нибудь его любил просто так, за то, что он есть. У Джона Винчестера с отцовской любовью была большая проблема.

- Я сообщу Бобби, - сухо повторил Дин, развернулся на каблуках и вышел.

День прошел, как в угаре, хотя и был наполнен ничем не примечательной рутиной. На ланч Дин отправился в «Пинту», изменив обычному «Чертополоху», и там как бы исподволь задавал вопросы о последней Большой Игре и случившейся потом неподалеку драке. Как он и думал, проигравшая команда, подогретая алкоголем и проигрышем, не стерпела обиды и решила отыграться на чужаке, так некстати влезшем к соперникам. Имена нападавших высветились тут же на месте, но Дин ничего сделать с этим не мог. Не было заявления от потерпевшего, значит, не было и инцидента.

После «Пинты» он завернул в мотель к Бобби Сингеру и доложил, что Кэмпбелл не сбежал и не пропал, а отдыхает в Каталажке, под его, Дина Винчестера, зорким приглядом.

- За что ты его? – поинтересовался Бобби как бы между прочим.

- За хулиганство.

- Это Сэма-то? Да он же мухи не обидит. Темнишь ты, Дин, ой темнишь.

Впрочем, дополнительных вопросов не последовало. Бобби и сам был у Дина на заметке за периодическое слишком тесное общение с бутылкой. Они обменялись последними городскими сплетнями, и Дин уехал.

Весь день его тянуло вернуться в управление и зайти в Каталажку, чтобы посмотреть, чем занимается Сэм в его отсутствие. Чтобы посмотреть на Сэма, если называть вещи своими именами. Время от времени Дин ловил себя на том, что выпадает из реальности и пытается его представить: в камере, без рубашки. Дальше воображение подсовывало картинку Сэма, прикованного к решетке, и Дину приходилось отгонять эти картинки усилием воли. Но он выдержал и не сорвался. На этот раз.

А вот вечером… Оказалось, что многодневная слежка за Сэмом вошла в привычку. Следить за ним теперь не было нужды, но потребность увидеть заявила о себе в полный голос. День представлялся Дину незавершенным, если он не увидит Сэма. И сегодня для этого не нужно было прилагать усилий: куда-то ехать, долго ждать, а потом опасаться, что его заметят. Нужно было всего лишь вернуться в управление и вот он – узник за решеткой, от которой никуда не денется. Еще целых три дня. Всего три дня, один из которых уже прошел. Дин не очень хорошо представлял, что скажет, как объяснит визит, но характер его был таков, что он легко мог сначала ввязаться в драку, а потом уже разбираться. И Дин поехал в Каталажку.

Дежурный офицер был другой, но точно так же, как и утром, последовал отчет, едва шериф нарисовался на горизонте:

- Сидит тихо птенчик. Нашим забулдыгам стоит поучиться у него уважению к власти.

У этого офицера был пунктик – ему все время казалось, что его уважают недостаточно. Дин кивнул и скрылся за двойной дверью. Снова звонкое цоканье подковок в тишине. Последняя камера – единственная с запертой решетчатой дверью.

Сэм сидел на койке, скрестив ноги в лодыжках, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза. Его ботинки стояли на полу, зато куртку он надел. Дин вдруг обратил внимание, что в Каталажке холодно. Ее не обогревали, если она пустовала, но сейчас-то заключенный был. Дин решил, что про отопление забыли.

Он стоял перед решеткой, смотрел на Сэма и откровенно любовался им. Длинная сильная шея. Темные пряди волос падают на глаза и скулы. Твердые губы изогнулись в полуулыбке. Он был совершенен, как античная статуя. И тут же память подкинула Дину другую картинку: темная подворотня, кусочек обнаженной белой кожи, выгнутая поясница. Сэм стоит, упираясь руками в стену и низко опустив голову. А потом этот стон… Дина прошиб холодный пот. Дыхание сбилось. Да что же это с ним…

- Ты был у Бобби, шериф?

Сэм говорил, не изменив позы, не открывая глаз, но Дину показалось, что оттуда, из той глубины, где он только что был, Сэм смотрит прямо ему в душу.

- Да, был. Привет тебе передает.

- Хорошо…

Снова пауза. И воздух, наполненный искрением и шорохом невидимых электрических разрядов.

- Чего ты хочешь от меня, шериф?

Дин сглотнул. Он знал, чего он хотел. Дин Винчестер умел смотреть жизни в лицо и называть вещи своими именами. Там, за приличной внешностью, престижной должностью и безупречной репутацией обитал другой Дин. У другого Дина была темная натура, подверженная всем человеческим слабостям. Другой Дин хотел его, Сэма Кэмпбелла. Хотел им обладать. Хотел причинить ему боль, как ребенок, от большой любви до смерти затискавший любимого щенка, потому что не умеет выразить эту любовь иначе.

- Сам знаешь.

- Знаю…

Окончание фразы повисло в воздухе, но так и не было произнесено. У Дина осталось ощущение, что в краткие фразы, которыми они обменялись, был вложен не один слой различных смыслов. Как будто они говорили не только словами, но и смыслами.

*

Эти три дня превратились для Дина в пунктир морзянки, когда за точками и тире скрывается целый роман. Точки – краткие визиты в Каталажку. Утром, один раз днем, вечером. Обмен ничего не значащими фразами, которые часто обрывались на полуслове. Тире – рутинная работа днем и алкогольное забытье ночью. Немного виски перед сном стало обычным делом, чтобы заснуть и не видеть сны. Дин мрачнел, бледнел и замыкался в себе. Изнутри его подпирала уверенность, что Сэм усвоит урок и уберется из города, едва окажется на свободе. И чем ближе был час его освобождения, тем острее Дин чувствовал, что на самом деле он этого не хочет. Впрочем, иногда на него накатывала злость, и он думал, что на самом деле это и к лучшему. Сэм исчезнет, и тяга к нему постепенно сойдет на нет. Дин перестанет терзаться и заживет обычной жизнью. Все будет, как раньше. Но где-то в глубине души он знал, что, как раньше уже все равно никогда не будет.

Он собирался выпустить Сэма утром, хотя трое суток ареста формально истекали ночью, а по чести Дин мог бы освободить его и вечером. Не заставлять мерзнуть в камере лишнюю ночь, а дать возможность вернуться в мотель, принять душ и улечься в теплую мягкую постель. И дверь закрыть. Для самого Дина самым кошмарным моментом существования в Каталажке было отсутствие дверей. Но он решил, что сделает это утром, чтобы потом иметь возможность отвлечься на дневные заботы и поменьше думать. Да и от Сэма неизвестно что можно было ожидать. Не было никакой гарантии, что он не сорвется из города в первый же час после освобождения. Так пусть хотя бы это будет днем, а не ночью.

Эти мысли Дин протаскал у себя в голове целый день. Вечером он заглянул к Сэму и кратко сообщил о своем решении.

Он отреагировал вяло, ограничившись коротким:

- Как скажешь.

Дин вернулся домой, поужинал пиццей и пивом и завалился к телевизору. И сам не заметил, как заснул.

Он проснулся ночью – резко, как будто его вытолкнуло из сна распрямившейся тугой пружиной. Рядом в кресле храпел отец. На полу стояла початая бутылка виски и стакан. Это было привычно и вызывало оскомину. У Джона ни одного вечера не проходило без общения с любимым напитком. Дин привычно подумал, как было бы здорово, если бы в их семье был кто-нибудь еще, кроме них двоих. Кто-нибудь, о ком можно было бы заботиться. Возможно, тогда Джон бы отвлекся от бутылки, а сам Дин не зациклился бы на чужом парне. Он потянулся и поморщился, чувствуя, как затекшие мышцы пронзают тысячи мелких иголок. Потом взял бутылку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Алкоголь обжог пищевод и улегся в желудке горячей лужицей. Дин бросил взгляд на часы – три ночи. Уже через пять часов он увидит Сэма в последний раз, а потом жизнь снова потеряет смысл.