Недобро усмехающийся в кулак Квасец бормотал что-то о дверном ключе. Петручио толкнул было преграду вовнутрь, но та не поддавалась. Свежеструганную душу ее оттенял узел из толстой веревки, прилаженный вместо ручки. Квасец предложил потянуть за приспособу. Плохиш принялся к делу с должным усердием.
От усилия, веревка вытянулась метра на два. От неожиданности Плохиш грохнулся на спину. За дверью сдержанно давились смехом.
-- Веревку надо продернуть, - предложил Квасец. - Там на конце узел, а они внутри лежат, прикалываются.
Кто лежит, Петручио так и не понял. Но споро взялся за предложенное занятие. Веревка ложилась ему под ноги кольцами. За дверью нарастал издевательский смех.
-- Сороковка, - итожил Квасец. - Еще метров двадцать протянешь, и дверь откроем.
Привычными к делу широкими взмахами, с должной силой Петручио довершал начатое. Веревка пошла туже. Образовался порядочный крен.
-- Оп-па! - восхищенно заржал Квасец, когда конец веревки вылетел из отверстия наружу и Петручио кубарем покатился по опалубке. - С прибытием! Открывайте!
Тяжелая дверь нехотя скрипнула. Там внутри за столом, привешенном к потолку старыми веревками, чаевничала веселая компания. Дымился прокопченный печуркой огромный чайник. Насыщенно пахло смородиновой заваркой, нехитрым таежным варевом, поджаренными у печки носками и просто избой. Уж этот запах не сравнить ни с чем.
Во главе стола, тяжко облокотившись на струганные доски огромными руками, сидел Лебедь. Рядом фыркал в кружку штатный приколист Поручик Петров. Маленькие очки с трудом удерживались на его выпуклом сократовском черепе и грозились булькнуть в чай. Клиент пыжился и потел невысказанными шутками. Поперек лба удалого лежала широкая кровавая ссадина. Венчалась оная здоровенным шишаком, смазанным от греха зеленкой.
Был Поручик знаменит тем, что лазать не умел совершенно, перся, куда попало, и нередко впадал в полный клинч. Весу в поручике было около центнера, и явно неспортивный тугой животик говорил о его скрытом внутриутробном добродушии. Держался он в компании за издевательскую незлобивость и знание наизусть похождений бравого солдата Швейка.
В ближнем к двери углу шелестел снарягой Захар. Делал он это довольно сосредоточенно, так как прочего несерьезного откровенно не умел. Чем и выделялся среди остальных, заполняя нехитрый таежный быт кипучими организаторскими способностями.
С левого угла, оперевшись на руки острым подбородком, поблескивал хитрым взглядом из-под очков Лысый. Этот субъект лазать горазд. Маленький, хваткий Лысый метил в большие спортсмены. Но пока не получалось, и носил парень старые трико с новыми дырками, заместо гордых нарицательных имен сборной или подзаборной.
Много кого было. В избу ходит больше тридцати душ. Но после многотрудного дня лежали вповалку на нарах и гостей не привечали. Ждали ужина, и тетки суетились над казанками, готовили традиционную солянку (что есть в котелок мечи).
Свесив с притолоки босые ноги, колдовал над гитаркой Малой. Пощипывал струны тихонечко, почти любовно. Бормотал себе что-то под нос, но голоса не растрачивал. Ждал вечера. Гитара у него большая, от подбородка до пупа. К личному инструменту Малой дилетантов не подпускал, боялся разладу.
-- Что, Квасец, новичков привел? - с оттягом выговаривая слова, спросил Лебедь.
-- Да какие новички. Иностранцы пришлые, - парировал нелепицу Квасец. - Боб мне их подсунул, а я маюсь.
-- А по тебе и не видно, рот до ушей. Боб и мне о них говорил. Плохишами их звать. Просил присмотреть за гольцами. Обуть и накормить.
-- Во-во. Обувать это мы сразу. А накормить по оконечности, - хихикнул Поручик и надвинул очки указательным пальцем на лоб. - Тут нам самая и забота.
-- Да я не... - хотел было исправить именную ошибку Петручио, но Лебедь махнул рукой, и компания вернулась к прерванному разговору.
- Смотри, Квасец, какой шишак вы с Леопольдом Поручику наваяли. Теперь он вам не спустит.
-- А я-то тут при чем? - удивился Квасец. Но вина его для других просматривалась бесповоротно.
Каждому в историю хочется попасть, тем более, что в столбовскую. Вот и изгаляются. Одни, как абреки, наплетут подвигов ратных. Другие девкам в подол идут. А третьи ходы новые, опасные вылезти пыжатся и имя им свое присвоить.
Попались на эту удочку и Квасец с Леопольдом. Долго присматривали подходящий ходок, нераспечатанный. И нашли таковой на Бабе Манской. С самого низу, по болдам и стенкам. Считай, метров десять, с четырехэтажный дом будет.
Запаслись веревкой и железными щетками, чтобы прочистить дорожку ото мха. Куражились над ходком несколько дней попеременке. Руки в кровь истерли, каждую зацепу изучили, как на параде. Все тайком, очень хотелось прочих вдрызг удивить. Да вот вышел меж ними спор. Леопольд желал ходок Леопольдовкой назвать, а Квасец - Квасцовкой. Разругались, как есть.
А этой субботой подались эдельвейсы всей толпой зайти на Бабу. Баба она и есть баба, лазить на нее нужно по распорядку. Дорогу выбрали дальнюю, через все маленькие скалки. Сначала на Кабаргу взобрались, попыжились на турничках у Верблюда. Взгромоздились на обеих Девочек, а они все девочки и девочки. Ну никак в матери не идут.
К обеду были у Бабы Манской. Вот она, как женщина русская, над тайгой метров в пятьдесят выросла. Решили наверх выбираться щелью Калибровкой. А кому просто, тот может и карнизом слева выйти. Там страха невпроворот. Под ногами метров тридцать отвеса, а над головой нависает черпаком. Можешь ноженками в воздухе поболтать, дивить окружающих.
Пока скопом резвились и собирались, Поручик быстрей всех калоши натянул. Ублуднул метров на десять влево, а там видится ему дорожка справная. Ему Калибровка жутко не нравилась, застревал он в ней башкой клином. Недолго и очки потерять. С того ее название и повелось, что там дырка одна, через нее народец и корябается. А если желудок в косую сажень, в дыре и застрять можно. Не тот калибр.
-- Поручик, вернись, мы все простим! - кричат ему тетки. А он довольный черпает потихоньку. Под руками есть, ноги стоят хорошо. А что дальше, его голова не думает.
