Полная луна щедро дарила тайгу серебром. Морозец выстудил воздух в звонкость. Трещал под ногами сухой скриплостью снег. А пьяные звезды качались в такт и гирляндами гнездились на елях. И только седые, уходящие к небу скалы прятали в глубоких тенях вековую тишину.
-- Дай я первая! - кричала одна из хмельных подружек. Но мужички были опытные и не дозволяли куцего нахрапа со стороны дам.
-- Счас веревки для перильцев натянем и тогда. Ты, блин, куда поперек батьки в пекло?!
Наконец один обвязался и полез по щелке прямо на перегиб. Кряхтел старательно, ножки в триконях клинил в щели. Потом для верности снял с разгоряченных рук рукавицы и засунул за пояс. Вот и к перегибу подобрался.
-- А-А! - дико заорал первопроходимец и с маху по уши зарылся в заботливо расстеленную кучу снега.
Толпа было напугалась, но увидев вылезающего из кучи невредимого снеговика, разразилась взрывом смеха.
-- Ты что, блин? Перепил!? - вопросил старшей.
- Там скала током бьется! - утверждал офонарелый.
-- Ага, и шаровые молнии из глаз вылетают, - резюмировал опытный наставник. - Все самому делать надо. Страдать за вас, чайников.
Второй эшелон повязался, собрался и двинулся по щелке.
-- Е! Пэ-рэ-сэ-тэ! - завопил он, опадая снеговиком в кучку. - Там точно током бьет, аж руку обожгло.
Третьего полета подлянщик не выдержал, начал выть и хохотать, что есть мочи. Узрев явный подвох, снизу принялись угрожать нешуточной расправой. И быть бы ему битым, да спасла бутылочка доброго винца. Открыли, распили и смеялись вместе.
А в год Сломанного Лебедя снег выпал предновогодним вечером. Чем Мурашик и воспользовался. Любил парень шутки отпускать направо и налево. Глаза карие, с цыганской хитрецой, а зубы что у лошади на воздух скалятся.
Вышел он в избу загодя, почти с утра. Шагает, а тропы нет - стол под скатерть, белый и гладкий. Неровен час и заблудиться невпопад. Как ему в голову пришло, обычному человеку не понять без хмельного. Может, сам в тот поворот не вписался, а то и нарочно затравил от большого ума.
Протоптал мужичок кусок новой тропы - метров двести. Крюк порядочный завернул, а в оконце табличку на дерево повесил, большими буквами: ТЫ КУДА, ДУРАК, ПРИШЕЛ?!
Потом прыжками в полный рост (а в тайге снега по грудь) на нормальную тропу выбрался и почерпал дальше. Но мало недалеко от избы прямо на тропе вырыл подлец яму волчью. Простелил, как положено, лапником. Слоем снега от глаз спрятал. С метр глубиной вырыл, расстарался. Сидит в избе, гостей ожидает к празднику.
Первая ловушка сработала наповал. В ту ночь вновь прибывших величали дураками. Над первыми один Мурашик смеялся, над вторыми - первые и так далее. А вторая ловушка зверя не дождалась. Снег свежий, идут след в след, а первопроходимец яму перешагнул, вторые следом.
Мурашик: - Ну, как?! - спрашивает. А ему в ответ: - Это ты, гад, табличку повесил?! - И словом про капкан волчий не обмолвятся. Веселятся все, а Мурашику обидно: целый час яму рыл, прилаживал ветвями старательно. Уж и спрашивать посвященные устали, Новый Год на носу. А прибывшие, все про табличку да про табличку.
Думали, гигант Лебедь в яму загремит, но и он по чужим следам частил. Снега много. Уже и за стол уселись, и в стаканы налили, дверь избы распахивается. А за ней Квасец, весь в снегу, без костылей и на карачках.
Он свои опоры оставил в ловушке. Полз сердечный на огонек, как Маресьев за советской агитацией. Козлом на Мурашика обзывается, трясет бородою в инее. А и смеяться грешно. Шутка ли, четырнадцать километров на костылях?! До таблички, где тебя величают идиотом, а кретино сами. А потом в волчью яму и ползком, ползком. Нога в гипсе...
-- А и есть козел! - в сердцах плюнул рассказчик-страдалец. Обрадованные слушатели давились усмешками.
-- Вон, справа эта стеночка, через которую я столько горя претерпел. - Квасец ткнул пальцем вправо и поежил плечами. - Не полезем в Колокол. Тут прямо вверх сложнее, но и забота воспоминаний не давит. Пошли.
Эдельвейс
К вечеру, здорово обтерев о скалы калоши, троица двигалась по тропе в Эдельвейс. Пройдя по просеке под Вторым Столбом, друзья напились свежей водицы из ручья у Фермы. Дальше начиналась настоящая тайга.
Пологое дно каменистого распадка насквозь пропитал ручеек. Не выносящие сырости хвойные великаны гнездились на островках, а пространство меж ними заполонила более неприхотливая к воде растительность.
Тайга загромождала низину фантастическим переплетением частокола ветвей, чахлых стволов, зарослей кустарника, падших деревьев. Витиеватая зелень мха оплетала дерева хаотичной паутиной, провисала вниз рваной бахромой. Могучие корни растений пучило из земли. Они изгибались наружу клочковатыми дугами, сплетая тела гигантских пауков.
Над всем этим многообразием царила тишина. Только еле слышный шелест крон, скрипучие стоны стволов под ветром и капельный звон воды, бурлящий от камешка к камешку.
Тропинка быстро виляла загибулинами хитрых поворотов. Привычный к ней абориген лихо шевелил ногами, а неподготовленные иногородние запинались через раз. Плохиш нечленораздельно сопел через нос. Петручио упражнялся матом. Квасец усмехался в ус.
-- Еще долго? - не выдержал друг Петручио.
-- До поворота. А там и губу на воротник, - съязвил Юра.
-- Это еще что, - продолжил досужие россказни Квасец. - Вот весной ранней, когда клещи, когда медведи-шатуны из берлог вылезают... Можно и в штаны наложить.
Плохиш хрюкнул Фомой неверующим.
