Четвертый Вселенский собор правилом 20 не позволяет клирику оставлять церковь и переходить в другую, если к тому не толкают внешние общественно-политические язвы, захват церкви неприятелем, янычарами. Именно так случилось после узурпации власти большевиками, вынудившими к эмиграции русское духовенство. Однако правило 18 Трулльского собора повелевает клирикам, оставившим свои места, когда обстоятельства изменились к лучшему, набег варваров прекратился, «паки в свои церкви возвращатися и оных не оставляти без причины. Аще же кто пребудет в отсутствии, будет отлучен, доколе не возвратился к своей церкви. Тому же самому подвергается и епископ, его удерживающий».

Сейчас варвары с красными партбилетами чуть оттеснены на обочину, повсюду в России дышат приходы Свободной Церкви, находящиеся в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей. Они должны вернуться в храмы, оставленные не по их вине. Пособница сатанократии Московская Патриархия препятствует возращению молитвенных зданий исконным владельцам, поднимая гам по поводу псевдо-незаконного посягательства Зарубежной Церкви на каноническую территорию холопов атеизма⁶. Да раскройте же глаза, апостаты, перечитайте каноны! Вы ищете спасения в них, а они свидетельствуют против вас!

Впрочем, иные сановники Патриархии, например, из Отдела внешних церковных сношений, чуют, какая опасность таится для них в канонах. Сонные мечтания их блуждающего ума тщатся дискредитировать сборник канонов, объявить шедевр справедливости всего-навсего «историческим памятником», занятной музейной статуэткой «достойной уважения, но имеющей отношение только к определенной исторической эпохе» («Московские новости», №3, 1993).

По-прежнему заискивая до мозолей перед царством кесаря, чуждаясь эмансипации Церкви от государства, синодальная камарилья МП обрекает свою паству в будущем опять хлебнуть досыта из чаши страданий. В отличие от Зарубежной Церкви, Патриархия не стала голосом тех, кто был лишен в СССР права голоса и своим политическим курсом сегодня она рыхлит почву для посева вполне возможной деспотии в тоге демократа; покорно глотает все навязываемое ей новыми властителями, будь то реанимация Советов по делам религий в Москве, Киеве, Симферополе или распад Единой Русской Церкви на филетические деноминации, конфессионально-националистические наросты, парад церковных суверенитетов.

Таков «прозаизм, некрасивость, рабье обличье официальной церковности» МП, мешающей, чтобы «кафолическая искренность издревле сиявшая в прошедшие времена, и ныне подобно дознана была из замешательства и упорства противоречащих».

Жил был блудник, которому Бог не давал покоя. И как только на протяжении и на закате своего бытия не называл себя этот несчастный: и прелюбодеем в сердце, и содомлянином в мыслях, вором, лжецом, бесстыдником, сребролюбцем! Ей, поверьте, говорил сие истинно, не привирая, не с лукавством.

И мучился, отчетливо понимая: Господь решительно непроницаем, неприступен, запределен. Знания и речи о Нем ‒ чепуха, убожество!

Его внутренние терзания сегодня понятны каждому, кто изнемогает в стремлении хотя бы чуть-чуть постичь сущность Божию.

Разумеем, ‒ рассуждал старец, ‒ Бог есть. Но природа Его и деяния ‒ тайна. Ни имени Создателя, ни естества Его, ни ипостаси, ни вида, ни образа никто из людей и ангелов не познал и не описал. Тварь не может знать Творца так, как Вседержитель ведает Себя Сам. Кто бы изъяснил, как Бог образовал из персти человека, какими руками? Как, не имея уст, вдохнул в меня дыхание, как я стал душою безсмертною, как ум связан с плотию?

Тело привалено громоздким камнем ко гробу моего хрупкого «я», погребенного страстями. Земнородный представляет ад и тамошние муки в соответствии со своими желаниями или фантазиями, однако, какова преисподняя на самом деле ‒ никому не доступно (Эту древнюю сентенцию повторил в конце XIX века русский мыслитель Владимир Соловьёв).

Постоянно изобличая в себе разбойника, скверного, мерзкого, негодяя, считая себя ниже гадов, зверей, хуже бесов, муж преклонных лет взирал на окружающие предметы, точно на прах или дым: все в мире навоз. Может ли быть чистым сердце, оскверняя себя грязными помыслами, становясь подобием зеркала, затемненного пылью?

Читая в Евангелии, что Христос пришел спасти (не в последнюю очередь) блудников и блудниц, он, впрочем, взял в сожительницы не блудницу (на манер библейского пророка Осии), а ежечасную память о смерти. И, боясь согрешить праздным глаголом, проповедуя отречение от любой заботы о тленном, докучал Богу молитвой, отражал нападки нерадивых мечтаний о Зиждителе вселенной.

В «Божественных гимнах», созданных в форме благоговейной беседы души с Богом (пленительный сюжет многих кантат Баха), он поднимал богословско-догматические и нравственно-аскетические темы: о непостижимости Ветхого днями, о Святой Троице, о Божественном свете и его влиянии, о творении мира, о Таинствах Крещения, Причастия, о Страшном суде, воскресении и будущей жизни.

И делал сие настолько глубоко и смело, что Церковь, после его преставления, нарекла ему (наряду с двумя другими богословами ‒ св. ап. и евангелистом Иоанном и отцом Церкви св. Григорием) имя Нового Богослова, и с тех пор ‒ тысячу лет ‒ игумен небольшого монастыря близ Константинополя входит в церковную историю и сознание всех православных, как Симеон Новый Богослов.

Будучи «волом, влекущим Божественный плуг и режущим сладкую борозду слова», он отчеканил формулу, которой достаточно, чтобы навсегда остаться в почтительной памяти взыскующих Бога. Пытаясь высветить рождение Бога Сына от Бога Отца, преподобный вопрошал: «Как это происходит? Как слово от ума. Как отделяется? Как голос от слова. Как Он воплотился? Как слово написанное». (Гимн 59). Не менее прекрасен другой перл: «Слава Христа есть крест!».

Он дерзновенно воскликнул, что бегает за Христом, будто собака за зайцем. Подражая ему ныне, основательные богословы мчат, высунув язык, за Христом, требуя, чтобы Таинство Крещения совершали полным погружением крещаемого в купель. Столь горячим апологетам Симеон Новый Богослов мягко напоминает: Христос «не сказал, что благодать подается только через воду, но, скорее, через Духа и призывание Троицы» (Гимн 3). Сколько ни окунай человека с головой в жидкость, без наития Св. Духа и Пресвятой Троицы крещение не состоится.

Мы страшимся, паникуем, если нам, здесь живущим, пожелают Царства Небесного. Но ведь Царство Небесное, ‒ учит Симеон Новый Богослов, ‒ по благодати внутри нас, это Сам Иисус Христос, Сама Пренепорочная Троица: Отец, Сын и Святой Дух.

Что еще сегодня, в праздник Торжества Православия, в канун дня памяти преподобного, который духом пребывает в Отчем лоне, мы слышим из его уст?

Стань кошкой, стереги мысленную мышь, что противится заповедям и воле Господа. Лучше превратись в волкодава Владыки, дыша яростью на врагов Церкви и собственные грехи. Или расправь крылья хорошей птицей и пари над всеми сетями, под крыльями же разумей святую любовь, без которой никуда не уйдешь (гимн 59).

Аминь.

«…теперь многое из того, что было

фантастического, даже романтического,

даже пошлого в мечтаниях старых

кооператоров, становится самой

неподкрашенной действительностью».

Ленин

На русском языке, вероятно, нет более острой критики важнейшего труда Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», чем едкая статья «Вера и наука. По поводу книги В. Ильина…», принадлежащая перу Александра Богданова⁸.

За несколько лет до публикации скандальной рецензии Богданов написал роман-утопию «Красная Звезда» (1908 г.).

Ленин не спускал глаз с колючих сочинений оппонента. Не обошел он и пристальным вниманием «Красную Звезду», к рождению которой был косвенно причастен. Подобно Пушкину, предложившему Гоголю сюжет «Мертвых душ», вождь посоветовал Богданову создать художественный опус для рабочих «о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, весь уголь» (М. Горький, воспоминания).