Уж не тогда ли, когда воспевал «византизм, т.е. Церковь и царя?».
Уйма чернил пролита по поводу «мнимой» церковности Леонтьева. Никто однако из его оппонентов не сообразил, что разносимый в пух и прах «мистик на хищной покладке» лучше многих в России – вслед за В. Соловьевым – понимал, что Церковь в ее историко-эмпирическом шествии лишь тогда будет в силе, когда ее руководство сосредоточится вне государственности, каким был экс-дипломат на Балканах. И тем не менее: Соловьев для него «тем хорош, что… дает цель: подчинение папству», ибо «церковное устройство вовсе не таково, чтобы могло усиливать и утверждать… личные чувства», на которых «держится Православие в России».
Против парализующего ощущения всеобщего разрушения и неоконченности Истории Ницше выдвинул известную еще в древности идею Вечного возвращения35. Может, это номинально ближе к христианству, ко Второму Пришествию, чем концепция исторического фатализма, циклически замкнутых культур-организмов Леонтьева.
Но теория исторической «эволюции» Леонтьева не имеет того отношения к религии, а, следовательно, и к культуре, какое она имеет, в первую очередь, к государству, цивилизации. Государство в своем развитии проходит три стадии – период первоначальной простоты, период цветущей сложности, период вторичной «смесительной простоты» (бумажные обои вместо шитого золотом камзола): детство, зрелость, старость. Срок его существования: 1000-1300 лет.
Предвидение Леонтьева свершилось, хотя он до этого и не дожил, не где-нибудь, а в России; 1917 год кровью и железом подписался под его пророчеством: простояв почти тысячу лет рухнула династия русских царей. 36
В. Соловьев поколебал веру Леонтьева в национально-государственное величие родины, склонив его в последние годы жизни к сугубо религиозному пониманию нутра русского духа, к предчувствию близости царства Антихриста.
«Призвание России» стало для Леонтьева «чисто религиозным.. и только!»37.
Подтверждение того, что теория «трех стадий» автоматически не распространяется Леонтьевым на религию, служит следующее обстоятельство: видя, как на его глазах чахнет любимый им византизм – синтез Церкви и Самодержавия, призывая «подморозить Россию», отчаянно борясь за спасение корабля монархии, он сошел с него одним из последних, на закате своей жизни, приняв монашество.
«Вера, ‒ писал он, – должна взять вверх, и отчизна должна взять вверх, и отчизна должна быть принесена в жертву уже потому одному, что всякое государство земное есть явление преходящее, а душа моя и душа ближнего вечны, и Церковь тоже вечна».
«И горний ангелов полет»
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Лет десять назад, перед рассветом, лежу в постели и думаю, как выглядит Ангел-Хранитель, какое у него лицо? Ворочался, ворочался, ничего не увидел и не заметил, как незримый мой крылатый наставник тихо отлетел в синеющую за окном зимнюю рань.
Утешал себя, припомнив, что пернатые небожители показывали свой лучезарный лик далеко не каждому, лишь праотцу Аврааму у дуба Мамврийского, пророку Илии у можжевелового куста, провидцу Даниилу во рву львином…Утром пошел в город. Мороз, солнце, полно прохожих; все куда-то спешат, не только не обращают внимания друг на друга, но даже не замечают, что у них на глазах, под ногами, на затоптанном снегу нечто блестит, горит, будто золото! Осторожно приблизился…
‒ Батюшки!.. Лежит ангел с крыльями, очами в небо! Махонький такой, на картонке… Я его «хвать»! И за пазуху! Озяб, согреть бы! Смотрю по сторонам, может, обронил кто? Нет, никому нет до него никакого дела! Скорее домой!
Принёс, вынул, гляжу не нагляжусь, не верю… прилетел.. Прилетел!.. Вот какое у тебя лицо, Ангел ты мой любезный, заступник окаянной души моей и тела… Да за встречу с тобой и впрямь, по слову одного учителя, можно бы просидеть в аду тысячу лет (Мейстер Экхардт)! А он отогрелся, приосанился, порхнул на книжную полку и уже много лет будит меня на молитву, не улетает, бдит…
Рядом с ним, в томике сочинений Пушкина, нахохлился другой обитатель неба, мрачный гений, демон обиды… Частенько навещал классика русской литературы, особенно в те дни, когда поклоннику Аполлона были внове все впечатления бытия, и взоры дев, и шум дубравы, и песнь ночного соловья. Когда возвышенные чувства, свобода, слава и любовь, и вдохновенные искусства столь бурно волновали кровь потомка арапа Петра Великого, печальны были свидания Александра Сергеевича с духом злобы поднебесной. Неистощимой клеветою, тот Провиденье искушал, он звал прекрасное мечтою, а вдохновенье презирал. Вливая в душу собеседника хладный яд, исчадие тьмы не верило ни в любовь, ни в свободу; на жизнь насмешливо глядело и ничего во всей природе благословить не хотело…
Испытав наваждение нечистой силы, поэт претворил это событие в превосходный стих, подтвердив тем самым древнее учение о падении Денницы («Равенство с Богом присвоил себе ангел, но пал и сделался дьяволом» – бл. Августин), о постоянно подстерегающем нас искушении со стороны сатаны; о том, что каждого из людей опекает два ангела: добрый и злой.
В старинном сборнике «Отечник», где сияют изречения святых иноков и повести из их жития, поведано: к одному брату подкрался супостат в образе ангела света и возгласил: «Я Архангел Гавриил, послан к тебе». Старец спокойно ответил: «Не к кому ли другому ты послан? Я недостоин того, чтобы Бог направлял ко мне Своих служителей». Дьявол тотчас исчез.
«Отцы пустынники и девы непорочны, чтобы сердцем вознестись во области заочны», неустанно назидают: если и поистине предстанет пред тобою Ангел, не прими его легковерно, но смирись, утверждая: я, живя во грехах, не достоин зреть ангелов.
Господь наш Иисус Христос, Ангел Великого Совета Пресвятой Троицы, в день испытания всех человеков, в неминуемый час Страшного Суда, явится не на покладистом осляти, а на буйном коне, в окровавленной ризе, с мечом обоюдоостром, беспощадный к Своим врагам. И будут с Ним, – вещает последняя книга Библии, Апокалипсис, – ангелы в чистых белоснежных одеждах, чьи стройные чресла препоясаны золотыми поясами, а руки полны чашами ярости Божией.
«Каждый Ангел ужасен» (Р.М. Рильке, «Дуинские элегии», элегия первая), ибо красота Ангела повергает в страх и трепет наше убожество пред ним, побуждая к молитве: «Ангел Божий, Хранителю мой Святый, живот мой соблюди во страсе Христа Бога, ум мой утверди в истинном пути, и к любви горней уязви душу мою, да Тобою направляем, получу от Христа Бога велию милость! (Канон Ангелу Хранителю).
Аминь.
Грехопадение моралиста
«Но если бы даже Ангел с неба
стал вам благовествовать не то,
что мы благовествовали,
да будет анафема».
(Гал., 1,8)
Николай Бердяев – существо парадоксальное и трагическое ‒ опубликовал в 1931 году в Париже сочинение «О назначении человека».
«Книга эта, ‒ по его словам. – хочет быть опытом конкретного учения о человеке, жизни, о ее смысле, ее целях и ценностях». Она вдохновлена стремлением познавать все из человека и в человеке. Наука, философия, религия, исходящие не из человека, из гносеологического субъекта, отчуждают человека от бытия и бытие от человека, они человекобийственны.
После критики разума со стороны Канта догматическая онтология греческой и средневековой мысли обнаружила свою несостоятельность; отныне вернуться к формам философствования, предшествующим система Канта, невозможно, ‒ считает Бердяев.
Однако, на протяжении всего «опыта» он постоянно оглядывается на «гениальный гнозис Я. Бёме». Бердяев заимствует у Бёме понятие Ungrund, которое необходимо ему для рассмотрения вековой тяжбы между добром и злом. Бердяев надеется с помощью Ungrund обеспечить Богу алиби в вопросе о том, на кого падает вина за мировое зло.
