Изэнэми-сан, только мы появились на пороге дома, звала на обед, пока Мизуки любезно помогала на кухне. Ее знакомство с Акико прошло замечательно, обе вежливо улыбнулись, Мизуки указала на неподдельную красоту девочки, и, пожалуй, моя подруга еще никогда не была столь мила. Изэнэми-сан привезла дедушку в инвалидном кресле, сурово нахмурившим брови. Он сердито смотрел на меня через стол, когда начался обед. Я то и дело отводила взгляд, чувствуя себя до отвращения неловко. Поскольку дедушка не разговаривал, Изэнэми-сан всячески пыталась вовлечь его в беседу, поясняя то или другое и делясь новостями. Думаю, она заметила его свирепый взгляд, устремленный в мою сторону.

Наверное, как и все.

Мы с Акико едва притронулись к еде – поход в кафе места в желудке не оставил, посему мы больше находили разные темы для разговора и обсуждали их. Мизуки активно поддерживала, а Изэнэми-сан коротко комментировала в сопровождении скромной улыбки. Отчасти наше застолье вернуло меня в ту старую добрую атмосферу, царящую во времена, когда дедушка чувствовал себя лучше и мог ходить. Мы так же собирались на этой кухне или в гостиной, смеялись, беседовали о важных событиях, интересовались, кто и как провел день. В какой-то момент я потеряла нить обсуждения, предавшись ностальгическим воспоминаниям.

После обеда Изэнэми-сан во всю убирала посуду, добродушно заверив нас с Мизуки, что справится сама.

– Могу ли я попросить тебя, Коан, отвезти Наохико-сана в его комнату? – спросила женщина.

Конечно, уход за дедушкой являлся ее работой, но я никогда не отказывала Изэнэми-сан в помощи. Тем более, я прекрасно осознавала мотив ее просьбы. Стоя возле полупустого стола, я обернулась к дедушке. Тот по-прежнему буравил меня черными как дно океана глазами.

– Конечно, – робко сказала я.

Нервно обошла дедушку, взялась за ручки инвалидного кресла и не спешно привезла его в пустую, зашторенную гостиную. Свет сюда просачивался еле-еле. Оставшись наедине, я села напротив деда на корточки и накрыла ладонью его исхудавшую руку.

– Что не так, скажи мне? – взмолилась я. – Почему ты мне не рад?

Он раздраженно дернулся и покачал головой. Столько ярости и злости, отражавшихся в его глазах, я прежде не видела. Но я заметила в них что-то еще.

Боль.

– Я понимаю, ты не можешь произнести это словами… Может, получится через магию?

Я сжала его ладонь крепче и мыслями пыталась проникнуться вглубь его души, но вдруг дедушка выдернул свою руку из-под моей и оттолкнул меня, снова замотав головой. Плед, который укрывал его ноги, измялся и наполовину слетел на пол. Дедушка ухватился за край, потянул плед к себе и посмотрел в сторону зашторенного окна, откуда едва проникали солнечные лучи. Скорбящая боль, сотней морщин отражающаяся на его бледном лице, по-прежнему вводила меня в ступор.

– Хорошо, – решительно поднялась я на ноги. – Не хочешь – не надо. Я сама выясню, в чем дело.

Но выяснялось с трудом. Точнее сказать, не выяснялось вовсе. Дедушке хватало сил блокировать мою магию, сколько бы я не уговаривала его. Я видела, что он отчетливо слышал каждое мое слово, понимал фразы и их суть. Что уж говорить: он пользовался магией, насколько здоровье позволяло, а это прямое доказательство, что его разум ясен. Он просто не хотел оставаться со мной наедине, соглашаться на магический контакт, позволив мне прочесть его мысли, чуть что – мотал головой и начинал издавать протяжные завывания – так он звал сиделку. А я, смахивая слезы, убегала. Видимо, проблема действительно во мне.

В моей жизни началась затяжная стадия, которую я обозначила как «потерянная». Следовало заглянуть внутрь себя, покопаться в своих мыслях, поступках, намерениях и, наверное, даже планах на будущее – то, чем я своеобразно поделилась с Акико. Стадия эта была неизбежной, но ввиду разного сорта событий отодвигалась на дальний план.

«Реализуй давно забытое дело», – слушала я внутренний голос.

По приезде в город призраков, я действительно намеревалась продолжить тренировки и время от времени медитировать. С последним получилось лишь раз или два, и посему все полетело в тартарары. Например, обрести себя через медитацию я не могла. Разучилась, видимо. А последняя попытка в парке Мекксфорда не увенчалась успехом. Тренировки следовало соблюдать по строгому расписанию, как прием таблеток у дедушки. Без отлагательств, без неуважительных поводов для отмен и переносов на «лучший день». Лучший день придет в минуту, когда моя воля заработает как идеально налаженный механизм.

В Уатэ над местной речушкой пролегал широкий мост, гремевший под тяжестью проезжавших по нему машин. Одна из бетонных колонн, скрепленная железным основанием, величественно держала часть моста у берега, где я обычно тренировалась. Берег всегда пустовал, отсутствие ухода превратило его в «скрытное местечко», заросшее кустами и деревцами по периметру и обставленное разными строительными блоками, с трудом прошедшими проверку временем. Видимо, из берега собрались взрастить площадку для отдыха, но идею забросили на каком-то строительном цикле. Ни единой души, ни одного рыбака или рыбачки, с удочками корпевшими над мелкой добычей. Удивительно, но это место, похоже, нравилось одной мне.

Я отыскала в шкафу своей комнаты старую спортивную сумку, с которой раньше всегда приходила под мост, сложила в нее коврик для медитации, бутылку воды и парочку сменной одежды. Тренировки начались с сентября – на следующий день после приезда в Уатэ. Порой в вечерние тренировки компанию мне составляла Мизуки, забираясь на строительных блок и скучающе наблюдая за спокойным течением реки, где рябью танцевал оранжевый закат. А иногда занималась вместе со мной, но выполняла лишь те упражнения, которые могла. Она знала главное правило моих тренировок: «меньше говорить или не говорить вовсе». Подруге правило далось с трудом, но со временем она ему подчинилась.

А вот утренние тренировки Мизуки никогда не посещала. В это время она выполняла часть плана, который был закреплен за нами обеими: обеспечением безопасности членов семьи. В частности, Мизуки следила за Акико: ее походом в школу и возвращением обратно, после чего у нее начиналась смена в комбини, куда она устроилась через рекрутинговую компанию. Обычная работа, как выразилась Мизуки, и, похоже, она влюбилась в тенчо.

Я же после утренних тренировок возвращалась домой и следила за Изэнэми-сан и дедушкой. Затем, когда приходила Акико, уделяла время ей. Мы рисовали плакаты для школы, я помогала с домашней работой, а после мы просто лежали на кровати и разговаривали, глядя в потолок. Ближе к семи я шагала на вечернюю тренировку с сумкой через плечо.

Так продолжалось до конца ноября.

В декабре, когда столбик термометра опустился до трех градусов и тренироваться на улице казалось затеей неразумной, я научилась преодолевать холод – и благодаря медитации, и благодаря закаливанию, которое я забросила лет семь назад. В середине декабря ледяной душ превратился в странный наркотик, без которого я не могла обойтись. Два раза в неделю организм требовал холодной воды. Удивительно, что при правильном подходе простуда даже не думает появляться.

Затем начались праздники, и список дел заметно увеличился. Выбор подарков, украшение дома, приготовление еды, которое на одну Изэнэми-сан, естественно, не оставить. Если бы не Мизуки, я бы точно не справилась. Ее активная помощь и сотни идей не позволяли просохнуть ни одному плану. Когда она увидела в своем магазине кадомацу, ее восхищению не было предела – японскую культуру она все еще познавала на практике. Красивое деревце, ничего не скажешь. Мы с Акико пообещали ей, что обязательно поставим кадомацу у входной двери.

В канун Нового года из командировки вернулся дядя – всего на две недели, затем снова в отъезд. Именно он, как глава дома, послужил финальным штрихом семейности праздничного застолья. Отец Акико не изменился ни на грамм: такой же эксцентричный, разговорчивый и веселый. Он много рассказывал о своей работе, на которой он пропадал днями, а в периоды командировок – месяцами. От него Мизуки узнала об инэмури, считавшимся на совещаниях абсолютной нормой, и долго пыталась постичь образ японского мышления. К счастью, ее эмоциональный образ поведения и порой громкий голос дядя воспринимал спокойно. Он не придерживался строгих японских традиций. А вот дедушка, напротив, поглядывал на подругу с негодованием.