Зря всё Вите рассказала под давлением истерики, как бы родителям ненароком не сболтнул… Да и этого всего не было бы…

– Что «ты»? Не тяни резину! Сказала «недолго», а сама сопли развозишь, – вскипает Захар.

Я щурю глаза, проглатываю слюну и на одном дыхании выдыхаю:

– Я беременна!.. От тебя беременна… – добавляю едва слышно, и внутри что-то обрывается.

Стук сердца мгновенно усиливается, руки становятся влажными.

Между нами нависает молчание. Шелест листвы бьёт по ушам, и я уговариваю себя открыть глаза и посмотреть на Захара. Только вскинутая бровь и медленно расползающаяся улыбка говорят о его эмоциях, но мне не удается охарактеризовать их. Недоумение? Шок? Или, возможно… Нет. Он не может быть рад этой новости. Точно не от меня…

Карие глаза злобно сверкают, сощурившись, а из горла Захара рвётся гнусавый рокочущий звук, походящий на смех. Это вгоняет меня в ступор. Я ожидала чего угодно, но не смех…

– Ты мне-то нафига это говоришь? Я в крёстные идти не собираюсь! – выплевывает Оболенский с презрением. – Поспеши поделиться радостной новостью с настоящим папашей. С кем спала ещё? Хотя мне нет дела с кем, как и когда. Короче, думай головой, а меня не трогай. Хочешь, аборт сделай.

Я не могу и слово из себя выдавить. Просто стою, смотрю на отдаляющуюся мужскую фигуру и едва сдерживаю слёзы, пощипывающие глаза. Унижение накатывает волной, и хлипкая преграда окончательно разрывается в щепки. Слёзы текут по щекам, а тело больше не кажется родным.

Я пропала! Пойдут слухи, и меня смешают со всем, с чем только можно…

– Так тебе и надо, дура, – шепчу себе пересохшими губами.

«Ты должна рассказать своему парню, что беременна от него. Это не та ситуация, где женщина может решать за мужчину: принимать ему ребенка или нет», – звучат в голове слова брата, и я окончательно жалею, что послушала его. Если бы ни его наставления, то я сходила бы сама к врачу, удостоверилась в наличии или отсутствии беременности и лишь после решала, как поступать дальше. Куда мне вообще рожать в неполные девятнадцать? Сама же ещё ребенок… Ни образования, ни работы, да и родители прикончат «от радости»…

Пытаюсь медленно дышать, чтобы успокоиться, но ничего не выходит. Безобидные слёзы переходят в истеричные содрогания. Мне не хватает воздуха, грудь горит, голова идёт кругом, мысли стягивает пеленой тумана.

Я присаживаюсь на ближайшую скамейку в сквере и запрокидываю голову на деревянную спинку. Затылок отдаётся болью, но сейчас я не уверена, что смогу без приключений добраться до остановки, где меня должен встретить брат. Даже к врачу намерен за ручку привести и увести… Закрываю глаза, и, как назло, воспоминания вспыхивают в голове.

До сих пор не могу поверить!

Две полоски! Все-таки снова эти две полоски… Одна из них нечёткая, и все же их было две! Пять одинаковых результата тестов на беременность врать не могут! Или могут?.. Из горла вновь рвётся истеричный смех, а глаза застилают слёзы. Меня сковывает дрожью, и я, обессиленная, скатываюсь с сидения на пол. Мелкие содрогания перетекают в истерику; из ослабевших подрагивающих пальцев тест выскальзывает и падает на пол.

Как это произошло? Почему с ним? Нет, конечно, понятно, как получаются дети, однако никто из нас не планировал такой исход. Что делать? Аборт?

Перед глазами всплывают кадры видео абортов, которые нам показывали на семинарах от гинекологов, и к горлу подкатывает приступ тошноты. Перистальтика вынуждает меня вскочить на ноги и броситься к ванной. Ужин покидает желудок, а я только рада, что всё закончилось быстро. Споласкиваю рот водой, чувствуя к себе разрастающееся отвращение, и поднимаю глаза к зеркалу. Русые короткие волосы склеились от воды в «сосульки» или прилипли к вискам и щекам. Под глазами пролегли синяки, лицо осунулось. «Расписная красавица»…

Вяло бреду обратно в комнату, но взгляд цепляется за высокую ссутулившуюся фигуру брата, рассматривающего что-то в руках. Я несколько раз моргаю, решив, что всё это лишь привиделось. Витька уже год как женат и живёт отдельно, а тут… как настоящий. Он оборачивается, и его потухший взгляд замирает на мне. По спине пробегает волна холода, когда я замечаю в его руках мой тест. Положительный тест!

– Что это, Уль? – спрашивает Витя безэмоционально.

Губы начинают дрожать, очередная волна эмоций пробивает защиту: слёзы скатываются по щекам сплошным потоком, вместо слов рвутся бессвязные звуки. Вглядываюсь в размытый силуэт брата и мотаю головой в стороны.

– Не рас… рас… сказ… зывай… – выдаю я надрывно, начиная заикаться от обрушившегося шквала эмоций. – Маме с пап… папой не рассказывай…

Ноги не держат, и я оседаю на пол. В ушах стоит гул, но я отчётливо слышу шаркающие шаги брата. Его руки стискивают меня в объятиях, ткань рубашки быстро намокает, а я цепляюсь за неё как за единственно возможное спасение. Но чем Витя может помочь? Мою глупость ничего не исправит.

– Улька, ну ты чего? – ласково шепчет он, поглаживая меня по спине.

Это действует как успокоительное. Витька всегда умел утешить меня лучше, чем мама. Мы всегда были близки, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Он был моей опорой, моей стеной, пока не съехал от нас, и пришлось учиться жить самостоятельнее.

– Не рассказывай, – повторяю я, боясь, что он сдаст меня.

Как вообще можно рассказать семье такую новость? Даже представить не могу.

Витька так и сидит со мной всё это время. Успокоившись, я не знаю, куда деться от стыда. Не хочу объясняться, не хочу делиться произошедшим – ничего не хочу. И не спрячешься уже никуда.

Витя принудительно поднимает меня на ноги и волочит к дивану. Я едва могу ступать, чувствуя себя обессилевшей ватной куклой, имеющей зачатки человеческого разума. Только усадив меня, брат облегчённо выдыхает и опускается в кресло напротив, широко расставляет ноги и упирается локтями в колени. Весь его образ кажется мне скованным и растерянным.

– Ульяна, расскажи мне всё, – шепчет Витя мягко, но его серо-зелёные глаза пронизывают.

– Нечего рассказывать, – лепечу я и отворачиваюсь. – Это просто ошибка.

– Что именно? Тест? Или…

Он обрывает себя на полуслове, тяжело выдыхает и взъерошивает волосы. Они у него всегда оставались непослушными, ни один мусс или лак не брал, а сейчас брат и вовсе походил на испуганного попугая.

– Ты парню своему рассказала о вероятной беременности? Это не та ситуация, где женщина может решать за мужчину: принимать ему ребенка или нет! Завтра ты расскажешь всё парню, и после занятий мы едем в больницу. Вместе. И это не обсуждается, Ульяна!

Я в ужасе округляю глаза и вжимаюсь в спинку дивана.

– Не хочу, – молю я, едва выдавливая звуки, – горло напрочь отказывается сокращаться, а язык поворачиваться.

– Это не шутки! Немаленькая уже! – Витя повышает голос, и мне становится лишь хуже. Мое лицо, видимо, так перекосило, что брат сразу смягчается: – Уль, давай успокаивайся, а то родители скоро приедут, и начнутся разборки.

– Его это всё равно не волнует. Мы расстались… – говорю я и прячу лицо в ладони.

«Так и не начав нормально встречаться», – заканчиваю про себя.

Действительно, чего я могла ожидать от Захара? Чтобы он бросился обнимать меня, радоваться? Как вообще ведут себя счастливые отцы в такие моменты?

Я успокаиваюсь и открываю глаза, чувствуя себя лучше. Краски осенней листвы рябят, заставляя чаще моргать, пока зрение не сфокусируется.

В клатче вибрирует телефон и окончательно вырывает меня из воспоминаний. На дисплее высвечивается «Брат». Я поджимаю губы, стараясь избавиться от эмоций, чтобы голос не выдал меня с потрохами, выдерживаю несколько секунд и отвечаю.

– Ты где? – спрашивает Витя тут же.

– Приехал? Сейчас подойду.

– Я на парковке у главного входа. На остановке запрещено стоять.

Машинально киваю вместо ответа, сбрасываю вызов и закидываю телефон в сумку. Слава Богу, мне удалось говорить ровно. Я наспех привожу себя в порядок, надеясь, что брат оставит свои допросы при себе, и иду на парковку.