Увлечение прошло, сменившись противоположным — Бакти вступил в общину мухоборцев, которые каждый день обязаны убить хотя бы одно насекомое, и ревностно исполнял свой долг. Зимой с насекомыми были напряги, приходилось даже покупать кормовых сверчков в зоомагазине. В общем, Бакти совершенно излечился от непротивления, но дурная привычка не мыться осталась, а внезапно открывшаяся склонность к выпивке сделала начинающего эзотерика до предела колоритным.

Что он из себя представлял к тому моменту, когда магическое знание раскрыло ему свои объятия… Хотя к чему эти сантименты. Было так: какой-то студент Хогвартса, не выучивший урок по зельеварению, плакался на задворках магической академии и, не разбирая дороги, споткнулся о чей-то череп и полетел в канаву, граничащую с обычным миром.

В этой канаве он нос к носом столкнулся с замурзанным пьяницей и так шуганулся его небритого фейса, что начал выкрикивать все подряд заклинания, которые осилил запомнить. Вместо волшебной палочки он с перепугу схватил первое, что попалось под руку — угвазданный в канавной грязи совок. Это и спасло Бактериуса от Авады.

В лице Бактериуса прогульщик нашёл чуткого и внимательного слушателя. Что-то Бакти мотал на ус, что-то записывал в вонючий блокнот, где хранил фамилии кредиторов, и слово за слово вытянул из хогвартской нюни всё.

И про галлеоны, и про Гринготтский банк, и про заклинания, и про оборотное зелье, и про совиную почту, и про Статут о Секретности, в данный момент благополучно нарушенный. Много чего рассказал гриффиндорский двоечник, то и дело протирая очки от соплей. Через час Бакти был единственным маглом в мире, который знал, что он магл. Для немытого эзотерика стало великим откровением, что магии можно обучиться — при наличии способностей, разумеется, что профессор МакГонагалл умеет обращаться в кошку и что метла — не подметалка, а летательное средство. И что профессор зельеварения — злобная носатая сволочь.

Утешив малолетку и высморкав ему нос в рукав своего бурнуса, Бакти расплылся в щербатой улыбке и спросил, в каком классе проходят Обливиэйт для стирания памяти.

— Это мы ещё не проходили, — ответил тот, шмыгнув носом. — Это нам не задавали.

— Вот и чудненько, — расплылся пуще прежнего Бактериус и потёр ладони. — А теперь, цыплёночек, заруби на своём сопливом носу: или ты передаёшь мне все знания, которые сволочной профессор вдолбил в твою глупую голову, или я прямиком иду в ваше Министерство Магии или как его там, и докладываю по всей форме, что ученик такой-то нарушил Статут о Секретности, рассвистев на всю деревушку о магическом мире. Меня потом, конечно, шарахнут Обливиэйтом, но ты-то к тому времени будешь сидеть в Азкабане и стенать на нарах до конца своих дней: «О, зачем я не послушался Бактериуса! Был бы теперь начальником Аврората…» Ну, как тебе такой расклад?

Мальчишка поскрёб тыкву и согласился. Ещё бы.

Несмотря на всю свою чудовищную дурь, Бакти оказался достаточно умён, чтобы запомнить всё, что сообщал ему подшефный. Да, он понимал, что маглы магами не становятся, и сколько ни ори «Авада», зелёная вспышка из шариковой ручки не вылетит. Но годы медитации сослужили свою службу. Видимо, где-то что-то тихонько накапливалось, и профуканная молодость наконец-то вылезла неожиданным результатом — к худу или к добру, судить не нам, но у Бакти каким-то кандыбобером начали проявляться магические способности.

Вот только были они с брачком. Первое же сваренное оборотное зелье чуть не отправило на тот свет пол-Хогвартса одним лишь испарением, а сам сваривший не успел к нему даже прикоснуться, упав, как тростинка, к подножию котла. К счастью, двоечник успел сбегать за носатым профессором, и тот обезвредил отраву, счистив попутно двести пятьдесят баллов с Гриффиндора. После того случая Бакти взял себе псевдоним Цианидис.

Оклемавшись после магического дебюта, Бактериус устроился на полставки мусорщиком при Хогвартсе и навсегда распрощался с миром маглов. Благодаря подшефному, взявшему вину на себя, об истинном авторе ядовитого зелья никто так и не догадался. Профессора скривились, услышав незнакомую фамилию, но выдали новенькому метлу — обычную, не летательную, и велели подметать территорию, запретив показываться на глаза. А ему большего и не надо было.

Так прошли годы.

Магический талант Цианидиса был сколь силён, столь же и непредсказуем. Грубо говоря, у его колдовства не было вектора. Те немногие, кто знал его не только как дворника, но и как волшебника, единодушно были уверены, что проблема кроется в бутылке огневиски, постоянно хранящейся в кармане Бактиного бурнуса, не стиранного, кстати, аж с той памятной встречи в канаве. Эти немногие считали, что колдовство — дело ответственное в той же степени, что и вождение авто, и полезно лишь на трезвую голову. А было этих немногих действительно немного — всего трое. Зато уж прославилась эта троица… Но об этом рассказали и без нас.

Как в тайну оказались втянуты ещё двое? Да запросто. Двоечнику и прогульщику, нарушившему Статут о Секретности, тяжко было нести это бремя в одиночку, и он разболтал о Бакти своим друзьям: девчонке и парню. Те посочувствовали бедолаге и согласились, что он влип по гроб жизни.

— Теперь этот шантажист от тебя не отстанет, — сказала девчонка.

— Может, его Обливиэйтом? — сказал парень.

— Поздно, — вздохнул двоечник. — Уже не возьмёт. Я его сам всему научил.

— Эх ты, тютя, — сказали хором друзья. — Ладно, не боись. Не сольём.

Таким образом, о существовании хитроумного мага-самоучки Бактериуса знали четверо: двоечник, его друг с подругой и сам Бактериус.

========== 5. Под тихое шуршание сегодняшних газет ==========

Гарри проснулся от громкого шуршания, которое нельзя было спутать ни с чем: так могла шуршать только газета. Этот звук въелся ему в подкорку за первые десять лет жизни, проведённые у Дурслей. Эти жлобы старались шикануть каждой мелочью, но экономили на туалетной бумаге.

— Что, добегался? — с максимально возможной язвительностью произнесла Джинни и ткнула в лицо ещё не проснувшегося мужа скомканным «Ежедневным пророком».

— А? Что? — шарахнулся Гарри, но Джинни только процедила сквозь зубы:

— Мало мне твоей пучеглазой. Так теперь ещё и ЭТО! — и она выбежала из спальни, шелестя юбками и на ходу роняя чепец.

Чеша репу, Гарри развернул сегодняшний номер… и с воплем побежал за волшебной палочкой, которую со вчерашнего вечера хранил в своём кабинете. Он хотел лишь одного: испепелить жёлтую газетёнку. И испепелил, ворвавшись в кабинет, чем до икоты испугал сидящую на форточке Буклю.

— У-ух! — сказала она, упав на кровать.

— Ещё какой. Если бы ты знала, что эта стерва написала про нас с Малфоем. Фикбучница недоделанная. Ведь мы всего пять минут на тачке проехались вместе, пять минут!!! У этих дур одно на уме. И как мне теперь, спрашивается, выходить из дома?

— Ух, — сказала сова и потёрлась клювом о волшебную палочку Гарри.

— Ты предлагаешь ходить по магическому Лондону и обливиэйтить всех, кому в руки попал сегодняшний номер? Или ты намекаешь на другое…

— Ух-ух, — кивнула Букля.

Гарри вышел из кабинета через два часа, утомлённый.

Впрочем, очень скоро вернулся обратно, потому что Джинни ходила за ним по пятам и пилила. Пилила на кухне, мешая пить кофе, пилила в ванной, мешая бриться, пилила в гостиной, мешая сосредоточиться, пилила в коридоре, мешая искать ключи, пилила в спальне, мешая одеваться в цивильное — и лишь в кабинет вход ей был ограничен особым заклинанием.

Буклю Гарри застал за мышиной вознёй — не успев ещё превратиться в сову, она стояла над клеткой и сыпала мышам хлебные крошки. Зверьки быстро подбирали корм, а Букля с ними сюсюкала:

— Ути-пути, какие хорошенькие! Ути-пути, какие серенькие! Гарри, а почему они не размножаются?

— А я их неплодимусом заколдовал. Хорошее заклинание. Если бы не оно, у нас была бы уже сотня мышей.