— Еще не сдаешься? — интересуется она, проводя тончайшим лезвием от широкого костистого запястья мужчины, подцепляя сухожилие, к локтю по внутренней стороне.

— Я не знаю, что ты имеешь ввиду… — шипя от боли сквозь зубы, отвечает он.

Мейзикин рывком отрывает желтоватое сухожилие, натягивая его на рукоять ножа и заставляя запястье Каина дернуться и повиснуть. Вечный стискивает зубы, наблюдая за ней тяжелым, злым взглядом. Странно это. Еще несколько визитов назад он буквально жался в угол камеры при ее появлении, а сейчас вот стоит, чуть ли не улыбаясь. Дразнит её. Ничего, сейчас улыбка сойдёт с его лица…

Мейзикин отирает лезвие о клочок ткани, разглядывая результат своей работы: кожа на ладонях мужчины снята тонким слоем, обнажены сухожилия, кровеносные сосуды и белесые кости. Сухожилия она надрезала и вытянула, полностью лишив Каина возможности шевелить пальцами. То же и на предплечьях. Сейчас Каин похож на клубок ниток, опутанный собственными лоскутами кожи и связок. Но он молчит. Чертов ублюдок не проронил ни звука.

Мейзикин впервые уходит из камеры заключенного с двояким чувством: с каждым нанесенным разрезом, с каждой вырванной мышцей, с каждой йотой боли взгляд Вечного меняется, становится жестче, словно это лишь укрепляет его дух. Он молчит, пока она вскрывает его брюхо, молчит, когда серовато-зеленые потроха кольцами вываливаются на склизкий пол, молчит, когда она набивает его раскаленными камнями и зашивает наспех его собственными сухожилиями. Никому не выдержать подобное, думается Мейзикин. Но только не ему. Почему Вечный молчит? В его взгляде мечется безумство боли, губы искусаны в кровь, но упрямый мерзавец молчит. Через несколько часов она заглянет к нему в камеру и спросит — «почему?»

— Ты задаешь вопрос неверно, — хрипит Каин, отползая в дальний угол.

— Почему ты перестал кричать?

— Мейзикин… Демон… Тебе когда-нибудь было больно? По-настоящему? — усмехается Каин, зажатый между стеной и демоном в женском теле. Довольно привлекательном женском теле. Демоница окидывает Вечного взглядом. Он не боится её, что бы она себе не думала. Он просто оттягивает очередную встречу с болью.

— Ответь мне, пока можешь, — угрожает Мейзикин.

Любопытство никогда не было ее основной чертой, но не в этот раз. Что-то подсказывает ей, что все идёт не правильно.

— Ты получила достаточно удовольствия, причиняя душам людей боль? — поднимаясь на ноги, задает встречный вопрос Каин. Его светлый взгляд разгорается такой лютой ненавистью, что Мейзикин на миг видит перед собой воплощение демона. Лишь на миг. И перед ней вновь предстает всего-лишь человек.

— Да. И мне нравится мучать таких, как ты…

— Таких, как я, тебе еще не доводилось мучать, — отзывается Каин, делая шаг навстречу.

Мейзикин непонимающе хмурится. Откуда в нём столько наглости, чтобы посметь подойти к демону? Она предостерегающе вытаскивает закругленный, похожий на кошачий коготь нож. Каин словно не замечает этого и снова делает шаг в ее сторону преувеличенно медленно. В какую-то секунду она теряется, но быстро берет себя в руки.

— О да, и я выполняю эту работу с особым удовольствием.

— Хмм, значит, ты поймешь меня как никто другой, — вдруг хищно улыбается Каин, нависая над Мейзикин. — Очень скоро ты окажешься на моем месте, демон.

— Ты сошел с ума! Это очевидно… — смеётся, отмахиваясь, Мейзикин. Загнутый нож вонзается под рёбра Вечного, с бульканьем прогрызая себе путь к его кишкам.

— О, нет! Я не сошёл с ума… — хрипит, падая на пол и улыбаясь Каин.

Мейзикин выскакивает из камеры, тщательно запирая за собой замки. Слова Вечного звучат странно, катаясь в ее голове словно шар для бильярда. Боль способна сломить дух. Боль способна сломить психику. Боль может заглушить другую боль. Но в Аду боль направлена лишь на укрощение духа, чтобы преступник пал на колени, призрев на грехи свои. Дух, сломленный болью, взывает к Всевышнему, моля о пощаде. И лишь после этого начинается следующий этап очищения: грешник видит свои самые худшие по его собственному мнению деяния. И переживает их раз за разом. А потом ему показывают то, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не совершил ошибки. И вновь возвращают к проступку. И показывают то, как повлияли его поступки на всех участников, по кругу, пока, наконец, душа не осознает своей вины, смиряясь. И не примет искреннее раскаяние. Лишь после этого Люцифер возвращает душу в Лимб, где ее дальнейшую судьбу на себя берут иные. Но Вечный… Мейзикин ничего не понимает.

***

Она никогда не спит. Не смыкает глаз в Аду, ведь здесь нет ни дня, ни ночи. Только сладкая симфония боли. Крики. Стон. Многоголосый хор грешников. Чего только тут нет и на любой вкус: есть и лжецы, и прелюбодеи, и полные гордыни мешки, и вонючие жирдяи-чревоугодники, и убийцы… Все согласно скрижалей Ветхого Завета. Все согласно решению Всевышнего. Но нет здесь ни котлов с грешниками, ни геены огненной, полыхающей вечным огнем, ни трёхглавого пса Цербера… Нет здесь и девяти кругов, описанных историческими картинами и пьесами.

Мейзикин обходит свои охотничьи угодья, раздумывая над словами Вечного. Достаточно ли удовольствия получила она, пытая людские души? Наверное, раньше этот вопрос не значил бы ровным счетом ничего, не окажись она на земле, не поживи среди людей. Сейчас же однозначного ответа она не находит, все бродя меж камер своих жертв. В какой-то миг её взгляд упирается в дверь. Еще немного она смотрит, не понимая, что привело ее к дверям камеры Вечного. Ведь он всего-лишь человек, не так ли? Из плоти, крови и духа. Всего-лишь человек, верно? Странные мысли нынче терзают ее голову. Остаётся лишь спросить напрямую. Мейзикин решительно распахивает дверь в его камеру…

… Вспышка. Белая, словно осколки звезды. Свет её ослепляет, давит на рассудок, заставляя его сжиматься и убегать, словно гонимый охотником зверь. Рассудок — слишком большая ценность в рамках безумия. И слишком хрупкая. Его может повредить буквально всё: от громкого крика до неоправданной жестокости.

Голоса наперебой взывают к тишине, к миру, к покою, но измученное, уставшее, искалеченное тело еще живёт. Еще дышит. Назло всему. Назло всем. Вы ждёте от меня раскаяния? Ждёте от меня покаяния в грехах моих? Ждите… Ибо не каюсь я… Нет вины на мне. И мне не страшно. Боль рано или поздно отступает. Рано или поздно заканчиваются даже вечные муки… И если ты знаешь это, то ничто не сможет сломить тебя. Нет моей вины в том, что заточен я в темницу боли. Нет моей вины в том, что обрек души чужие на вечные скитания. Нет вины в крови на руках моих. Ибо через мои руки говорит с вами Господь, ибо я есть орудие Его, карающее через века… Идущее через века к одной цели — равновесие мира. Таким создан я по образу и подобию Его, разве нет? Разве не Он — мой учитель, мой покров, мой пастырь? А раз по Его образу душа моя и тело моё создано, то нет греха на мне. Грешен Он, ибо сотворил меня… Первого Убийцу. И Последнего. И буду я вечно скитаться по земле, ибо ныне проклят я от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата моего от руки моей… И нет мне места ни в Аду, ни в Раю до тех пор, пока не очистится оная от скверны…

Что ты говоришь? Что я сошел с ума? Ха-ха-ха!!! Если это так, то почему ты боишься меня? Почему бежишь от меня, почему прячешь глаза, хотя совсем недавно вырезала на теле моем узоры и не боялась этого? Остановись же и почувствуй вкус боли… Послушай симфонию крика. Слышишь, как лопается тугая кожа под лезвием ножа? Слышишь ли ты, как стонут мышцы, сведенные тугим страхом? И как ломаются кости в руках моих? Разве не изумительна боль в своем многообразии? О, ты так мастерски преподнесла мне уроки, что я, несомненно, стану твоим лучшим учеником… Я запомнил каждое твое движение, каждый росчерк пера, каждый миг наслаждения болью. Запомнил и преумножил, ибо нет боли для меня… Куда же ты бежишь, демон? В Аду некуда скрыться. Постой, нам о многом надо поговорить… Ведь одного ты не поймешь никак: я не сошел с ума!.