Присела клубком рядом с ним, за коленки себя обняла и дрожащими губами прочла прощание. Руку протянула серп над ним начертать и заметила, как на длинной белой шее несмело толкнулась жилка.

– Боже святый! Живой! – Упала на колени и к жилке пальцы прижала. Долго ничего не было, и Лорка подумала уже, что помстилось в сумерках, но вот ткнулось, как кошка носом, и опять пропало.

Как-то летом мальчишки в реке дурачились, один воды нахлебался и синий совсем был, когда его вытащили, так Гринь ему в рот дышал и на грудь давил, и тот заперхал, и вода вся вышла. А Лорка с близняшками тетки Лоны полоскать ходила, вот и видела. Напугались тогда все.

Лорка покосилась на доспех. Элфие на грудь не надавишь, хоть прыгай на нем, а прочее… Или бросить? Уйти, и пусть думают, что нет ее и не было, утонула. В веску вернуться – своим горе, но можно и не возвращаться. Но толкнулось опять под рукой, и выходит, будет она перед Единым убивицей, если уйдет.

Облизала враз пересохшие губы, защипало, видно, ссаднила, когда ее на камень бросило. Первой парня коснуться… Единый, за что испытываешь! И одно грех и второе. Голову тяжелую приподняла, руке в его мокрых волосах сразу липко стало, рана глубокая, на лице алое и с губ тоже дорожку чертит. Оттянула подбородок, как Гринь делал, набрала воздуха полную грудь и, зажмурившись, коснулась саднящими губами других, белых и холодных. Выдохнула. Во рту сразу солоно стало. Нет, сладко… И дрожью пронизало, будто вместо воды Лорка медовухи крепленой глотнула. Но Страж был недвижим, и Лорка вдохнула снова, догадавшись ему нос зажать, чтоб воздух не выходил. И снова.

И с каждым разом все труднее было дрожь сдержать, будто и вправду пьяна становилась, а губы горели от попавшей на ранки крови. Она уже отчаялась, и от отчаянья этого глазам сделалось мокро, но тут шея под рукой шевельнулась, перекатился под кожей кадык, дрогнули темные крылья ресниц и на Лорку глянули прозрачные льдинки глаз. Губы шевельнулись.

– Тинт, – как шелест. – А говорила, не нравлюсь.

Закашлялся, на подбородок красное потекло. Лорка отпрянула, шлепнулась на зад и так, на заду, подальше отползла. У элфие взгляд был дикий, как у раненого зверя. Правда, глянул, и словно забыл про нее.

Она и рада была, что страж на нее не смотрел больше. Встал, шипя и ругаясь и к реке пошел. Вытащил ножны с мечом, которые Лорка в воде бросила, кривясь расстегнул доспех, стянул поддоспешник из темной плотной ткани, бросил все на камни и, на колени сев, долго раны промывал, а заодно и косу от песка.

Пока плескался, стемнело почти. Лорка сжалась комком под камнем и дрожала, пряча трясущиеся губы в коленки, обтянутые мокрым сарафаном. Чуни в реке потерялись, остались носки – все не босая, но много они нагреют, когда остальное вымокло. А этому вон все равно, и что холодно и что раненый, хотя уже и не кровило почти. Правда Лорке видно было не очень хорошо, только спину в светлой рубашке и косу, что свисала до земли. Страж на колене у кромки воды стоял и бок разглядывал. Наверное, у нее от холода и волнений в голове мутилось, но казалось, что вода в реке будто светится. Не сильно, как гнилушка, неверным зеленоватым светом. И голубым. Как глаза у элфие.

Вспомнил, что не один. Смотрит, как на козявку, что на рукав села, и не понять, что думает: не то стряхнуть аккуратно, не то раздавить. Встал, поднял меч и поддоспешник, перчатку с когтями надел и пошел к расщелине. У входа встал и оглянулся. Лорка с трудом разогнула занемевшие ноги и следом двинулась. Хоть и страшно с ним, а одной все равно страшнее.

Лорке снилось, будто она в школе и в наказание за провинность выводит на элфиен’риа слова, из которых ее имя сложилось: ллоэй – судьба и риэлле́н – предназначение. В классе холодно и сумрачно, стены поросли шипастыми лозами и колючими темными ветвями. Окно тоже завешено ветками, оттого и темно, и светцы не горят. Стоящий напротив Лексен тоже в лозах. Побеги торчат из карманов, высовываются из-под полы, оплетают руки и шею, выглядывают из волос.

– Не верно, – говорит Лексен и пальцев Лорки, в которых зажато писало, касается указка. – Назови три основных типа слов в элфиен’риа.

– Слова сути с окончанием на твердь, слова признаки с окончанием на голос, и слова движения, окончание вари… вери… И те, и другие есть. И исключения, – сбиваясь, бормочет Лорка, опускает глаза и видит, что литеры на листе плывут, и она не может понять, где и что не верно.

– Твое имя, Предназначенная судьбой, такое исключение, – указка вновь касается пальцев, и они немеют. Писало скатывается на пол и тонет в прорастающих сквозь пол побегах и листьях.

Лозы, что оплетают Лексена, покрываются бледно-розовыми цветами. Грамотей смотрит поблекшими глазами и продолжает говорить, но его уже не слышно, потому что изо рта прорастает побег и тоже распускается цветком. Беззвучно сыплются розовые лепестки, превращаясь на лету в невесомые хлопья пепла.

– Кайлиенʹти Ллориен, аст лите, – гулко и звонки звучит позади голос брата, и Лорка оборачивается. – Сестра моя Лориен, прошу тебя.

И нет уже ни Лексена, ни парты. Вокруг двор, усеянный пеплом, от дома осталось только крыльцо и ступени. Томаш, поджав одну ногу, прыгает по крыльцу в спальной рубашке и там, где босая ступня касается досок, проступают тускло тлеющие головни, покрытые, как плесенью, белесым налетом.

– Братик, – шепчет Лорка и тянется к его макушке.

Томаш замирает прямо на углях, стоит, не шевелясь и голову на бок склонив, но как только Лоркины пальцы касаются волос, руки немеют от холода, и все рассыпается пеплом. И Томаш, и крыльцо. А из серого растут колючие черные ветви с бледно-розовыми цветами.

– Прошу тебя, – шелестят облетающие цветы голосом брата.

Крик замер в горле, и Лорка подхватилась. Прижала выстывшие до бесчувствия руки к колотящемуся сердцу. Левую дергало. Под повязанной Томашем на прощание красной нитяной тесемкой рдел ожог. Сердце снова зашлось, и тут ее словно водой окатило. Холодные глаза элфие смотрели прямо на нее, словно душу вытянуть хотели.

Страж лежал на подстилке из ветвей и травы на другой стороне маленькой поляны. На боку лежал и, подперев голову рукой, ее, Лорку разглядывал, как диковину какую несуразную или муху в крынке с молоком. На рубашке сбоку расплывалась красным от раны, но элфие словно не чувствовал. Чуть головой качнул, когда Лорка с себя поддоспешник Стражев потянула, слитным движением поднялся и, не шелохнув ни веточки, скрылся среди кустов бузины и ракитника.

Они набрели на полянку, когда уже стемнело совсем. Вернее, Страж набрел, а Лорка следом. Она едва успевала за его широким шагом, но белеющая в темноте рубашка, испятнанная вдоль спины кровью, сочащейся из раны на голове, не давала потеряться. В расщелине Лорка сбила ноги о камни и руки все исцарапала, на влажный сарафан сора нацепляла и замерзла окончательно. Она так стучала зубами, что если навьи и прятались по теням, то поостереглись бы вылезать.

Оказавшись на полянке, элфие веток наломал на лежанку и травой поверх постелил. Для себя. Лорка сама себе ночлег устраивала. Долго возилась, не переставая зубами стучать, а потом в нее элфие одежкой кинул.

– От тебя слишком много шума, тинт, – словно пропел он, откинулся на своей лежанке и глаза прикрыл.

– Аст аэн, тин элле, – едва не прикусив язык пляшущими зубами, извинилась Лорка и завернулась в плотную, неожиданно сухую и пахнущую травой ткань. Поддоспешник, длинный кафтан, с высокими разрезами по бокам, достающий высокому Стражу до колен, Лорку почти всю укрыл, а если ноги подтянуть, то и всю.

Она едва успела по утренним делам сбегать, как элфие вернулся. Рубашка на нем была мокрая и чистая, рана на лице поджила и почти краями сомкнулась, хотя всего ночь прошла. Лорка бы тоже умылась, ей стало стыдно за свою изгвазданную одежку, обтрепанный по камням подол, косу разлохматившуюся… Сбитые ноги ныли, но поделать с этим ничего нельзя было, только терпеть.