– Знаешь, надо девок найти.

– А как тут с этим дела обстоят? – мне было откровенно не до «девок», но нужно же поддержать разговор.

– Ну, я с одной познакомился. С местной. Пару раз у неё зависал до утра. Страшнющая, правда, но на безрыбье, как говорится…

– Тогда может, не стоит?

– Ещё как стóит. Да и стои́т. Я уже неделю без бабы. Давай, слышь, замутим чего-нибудь.

– Так сними блядей.

– Не, дорого, да и вообще беспонтово.

– Братка, я чёт как-то не настроен пока что, – погасил я эту волну любви.

Джонни надулся, и дальше мы шли молча. А я стал вглядываться в проходящих мимо девушек. Попадались и вполне симпатичные, но что-то в них мне решительно не нравилось. Я ждал встречи с войной, ведь только она могла быть сопоставима по масштабам с Ней. В глубине черепной коробки застонало и забулькало отравой чёрное болото понимания: мне нужна была Война. Нужна, чтобы занять Её место. Но я должен был умудряться помещать себя и свои мысли в общеизвестные буквы, слова, предложения. Я участвовал в общественном договоре наравне со всеми. И какими бы мелкими на мой взгляд не были сиюминутные половые поползновения Джонни, я твёрдо знал: случись что, буду стоять рядом с ним до последнего.

Вернувшись, мы попали как раз на построение смен дежурных по блокпостам. На плацу под уже вошедшим во вкус солнцем стояли группами все задействованные в дежурствах бойцы. Перед ними командир нашего батальона «Витязи Донбасса» зачитывал по списку фамилии. Майор, а именно так звали в народе комбата, был среднего роста. Обильно проступающая седина серебрила чёрные волосы. На лице проступала тяжёлая печать ответственности, иногда уступавшая место специфической улыбке, которую ярко подчёркивали морщины у глаз. Кожа, казалось, была с силой натянута на череп, и высохшее лицо его скорее подошло бы старику, но глаза выдавали в нём властного и даже властолюбивого человека, недавно преодолевшего рубеж среднего возраста. Рядом с ним, скрестив руки на груди, иногда отвечая на телефонные звонки, прохаживался тот самый обладатель шикарных усов, с которым я столкнулся в дверях этим утром.

Мы с Джонни не стояли в строю, ведь к блокпостам отношения не имели, но мне было интересно понаблюдать за тем, как устроена местная иерархия и как она работает. Всё было весьма условно: никто не обязан был здесь находиться, никто никого не мог заставлять. И поэтому приказов в уставном понимании тоже быть не могло. Только добрая воля, основанная на уважении и личном авторитете командира.

В мятежных регионах страны очаги сопротивления так и держались: где нашёлся сильный, имеющий вес командир, там всё ладилось, а где нет – там подконтрольные путчистам войска рассеивали повстанцев по полям, и те либо уходили в глухую партизанщину, либо шли за другими, более удачливыми и сильными командирами. Пассивно-недовольных в таких городах мелкой гребёнкой вычищали спецслужбы, и сопротивление сходило на нет. Надо сказать, что регулярные украинские части, с которыми нам и предстояло сражаться, в начале войны не представляли никакой опасности. Армия страны, за два десятка лет погрязшей в бесконечных переделах собственности, по определению должна была быть жалкой и совершенно небоеспособной. Помимо регуляров на стороне Киева также выступали всевозможные националистические, патриотические, наёмные и добровольческие батальоны, носившие разные названия. Осатаневшая, оголтелая пропаганда, разгулявшаяся на Украине за последнее двадцатилетие, принимала самые причудливые формы, и поэтому точно определить, какое именно её щупальце толкнуло в пожар войны того или иного человека, было просто невозможно. Наши же твердо верили, что насмерть стоят против настоящих фашистов за свою землю, и сдаваться не собирались. Донецкая Народная Республика, в тот момент представлявшая из себя небольшой островок на карте бывшей Донецкой области Украины, почти со всех сторон окружённый жовто-блакытными прапорами, своей государственности, равно как и централизованной военной структуры, ещё не имела. Всё это делало боевые действия неуклюжими и неуверенными. Война подобно ребёнку пробовала этот мир на вкус и на ощупь. Обжигалась о горящие дома, плакала вместе с первыми жертвами. Ей предстояло вырасти и научиться стрелять, ненавидеть, прощать, терпеть, ждать, умирать, жить… Потом, достигнув расцвета, влюбить в себя мёртвой хваткой лучших мужчин этой земли. А уже в зрелости – выносить и подарить жизнь целому поколению детей, не умеющих бояться выстрелов…

– Воль-но! – громкий голос комбата прервал мои размышления, а он сам повернулся в мою сторону. – Ты вечером зайди ко мне, познакомимся.

– Есть! – уверенно ответил я. – Разрешите обратиться?

– Слушаю.

– Мне бы денег обменять надо. Подскажите, как лучше поступить.

– Иваныч, в город не собираешься? – обратился Майор к своему, как я понял, заму.

– Давай сходим, братик, – похлопал меня по плечу обладатель шикарных седых усов.

– Ну, добро, тогда, – и комбат, доставая из кармана сотовый телефон, затерялся в толпе разбредающихся по своим делам ополченцев.

Джонни тоже куда-то пропал, и мы остались вдвоём.

– Старый.

– Поэт, – я пожал протянутую мне руку.

– У тебя всё с собой?

– Да, деньги, документы – всё при мне.

– Ну, документы не понадобятся, а вот без денег, боюсь, никак, – он по-отечески улыбнулся. – Водить умеешь?

– Да.

Старый почему-то водить не умел. Или просто не любил. В любом случае я оказался за рулём древних Жигулей седьмой модели. Машина надрывалась и чихала, но всё-таки завелась. Последние лет семь я водил только автоматы, и с механикой мог получиться конфуз. Со второго раза попав в первую передачу, я давно забытыми движениями разводил ногами в пространстве сцепление и газ. Тронулись. Подъехав к воротам, остановились. Старый, высунувшись в окно, дал команду открыть.

Я медленно вывел семёрку на проезжую часть. Нам нужно было добраться до центрального универмага, где меняли деньги по наиболее выгодному в городе курсу. Без происшествий добрались до места, несмотря на то, что автомобиль явно имел свой характер и совсем не желал подчиняться чужаку.

Выйдя из машины, мы двинулись в сторону торговых рядов и остановились у одного из ларьков. Старый улыбнулся, перекинулся с продавщицей парой фраз. Тут же из-под прилавка появилась неброская матерчатая сумка, а её владелица, дама лет пятидесяти пяти с рыжими волосами и в учительских очках, многозначительно на меня посмотрела. Я достал из бумажника пятитысячную рублёвую купюру, положил её на прилавок. Рядом тут же выросла небольшая пачка гривен, в основном, сотенными бумажками, с желтоватыми портретами Тараса Шевченко. Воспользовавшись ситуацией, я тут же решил прикупить себе сим-карту. У рыжей леди нашёлся и этот товар. Наугад выбрав карточку из предложенного мне веера, я достал из нагрудного кармана паспорт.

– Да не надо, братик! – Старый покачал головой.

Пожав плечами, я спрятал паспорт обратно. Выяснилось, что здесь совершенно не нужны документы для регистрации номера. Я взял сразу две: одну для телефонной связи, другую – для выхода в сеть. Расплатившись и сразу пополнив оба счёта, мы направились к покорно ожидавшей нас белой семёрке.

Вернувшись на базу, я сразу же направился в нашу комнату, чтобы заняться связью. Видавший виды планшетный компьютер с потрескавшимся экраном благодарно проглотил свою симку и выдал сообщение о наличии сети. Прямо с него я позвонил домой, и уже через две минуты, проверяя состояние счёта, горячо об этом пожалел.

Уйдя в параллельный мир социальных сетей и новостных сайтов, я не заметил, как солнце неслышно коснулось высокого холма, в котором кто-то отчётливо увидел бы пиковую точку на кардиограмме юной войны.

Пора пообщаться с начальством. Кабинет Майора находился на третьем же этаже, и далеко идти не пришлось. Пройдя мимо дежурного в правое крыло здания, постучал в дверь.

Комната, куда меня пригласили войти, оказалась небольшой. Окно затянуто светонепроницаемой плёнкой, в сигаретном дыму причудливо преломлялся свет, идущий из самого сердца люстры советских времён. За большим столом, на котором находились портативный компьютер, огромная пепельница и кипы бумаг, сидел наш комбат. Рядом с ним – миниатюрная рыжая женщина лет тридцати пяти в комбинезоне защитного цвета. Веснушчатое лицо её казалось усталым, но она оживлённо участвовала в беседе. С другой стороны стола, франтовато уронив автомат между ног на пол, развалился на стуле мужчина. Он посмотрел прямо на меня, и я почувствовал себя неуютно. Возникло ощущение, что я – минимум – пришелец с Альфы Центавра или какой-нибудь диковинный зверь – настолько пристальным и даже удивлённым был его взгляд. Огромные, подозрительно глядящие исподлобья глаза – вот что я запомнил. Слева от входа на табуретке сидел Старый. Он привстал и протянул мне руку.