Рядом с Большим стояла высокая, симпатичная женщина. Видимо, она ждала его в машине, пока все остальные были у меня. Как я узнаю позже, это была его жена Оля. Светлые прямые волосы, большие светлые глаза и маленький рот. Она тоже приехала проводить девочек.

И вот наконец, прорываясь сквозь плавящийся над асфальтом воздух, появились автобусы. Колонна была длинной. Один шумно остановился возле нас, и пришло время по-настоящему прощаться. Все обнимались, желали друг другу удачи. Я вошёл в салон и стал фотографировать. На сидении, прямо напротив дверей, вышедшую подышать воздухом маму ждала маленькая белокурая девчушка. Не думаю, что ей было больше трёх лет. Она смотрела робко и как-то вопросительно, что ли. Людей было не так уж и много. Какая-то женщина кормила грудью младенца. Парень, сидевший за ней, закрыл лицо книгой, чтобы не попасть в кадр. Кормящая женщина была уже немолодой. Порадовался удачной фотографии: настоящий библейский образ. Забавно: технически – это просто комок крови и плача на руках у самки человека, а для всех нас – это образ. Спрыгнул на землю, подошёл к Большому, тихо спросил:

– Что, поехали?

– Да, сейчас. Скоро поедем, – отстранённо проговорил тот.

В загаженном птицами стекле отражалось исполосованное перьевыми облаками небо. Маленькая, сидя у окна, горько плакала, сжимая в ручках плюшевую собаку. Я вскинул камеру и без колебаний нажал на кнопку. Этот кадр остался вовсе не на карте памяти моего фотоаппарата: без возможности удаления он навсегда записался на моё сердце.

Автобус тронулся. Пожилая женщина махала нам рукой. Оля и брюнетка в тёмных очках стояли рядом, провожая в далёкий путь неказистый фиолетовый ковчег. Кадр. Их волосы на ветру, жидкое солнце, разлитое по асфальту, и автобус в другой мир. Прислушался к себе: ничего. В моём сознании зазвучала «Долгая дорога в дюнах» Паулса. Музыка играла живо, ярко – почти на грани шизофрении. Я смотрел на медленно уплывающую по пыльной трассе колонну и представлял свой собственный мучительный, ненавистный и долгий путь. Все молчали. Я не ожидал от Большого такой деликатной нежности, с которой он обнял жену, осторожно подойдя к ней сзади. Обратно в Газели я ехал один, развалившись сразу на трёх сидениях и малодушно помышляя о еде. Перекинувшись парой слов с водителем – седеющим усатым мужиком с крупным крючковатым носом и чёрными, как у ворона, глазами, я выгрузил в сеть краткий отчёт о сегодняшнем дне с помощью планшетника.

Сидя в столовой и уже без особого аппетита глядя на стоящую передо мной тарелку макарон по-флотски, думал о том, что неплохо было бы найти ещё беженцев: с информационными поводами дела у нас обстояли откровенно паршиво, и сегодняшний эпизод я рассматривал, как крупную удачу для нашей пропаганды.

Поднявшись на третий этаж, перво-наперво отправился в нашу комнату. Киса смотрел телевизор. Присев на соседний стул, я закурил.

– Блин, духота сегодня, – начал я разговор.

– Как прошло? Выехали, всё в порядке?

– Да. Но грустно это всё очень.

– А ты как думал!

– Никак не думал. Впервые это видел, – протянул я.

– А я вот своих не отпущу никуда, – подал голос дремавший до этого на лежанке Монах. – Все дома, и дома же и останутся. Одно хреново, денег сейчас нет. Мне здесь никто не платит. Ладно, жена хоть в Донецке в хорошей гостинице работает. Но это не важно, я всё равно никуда их не отпущу. Вернусь домой, на работу вернусь… Мы с моей развелись пару лет назад. Но как-то потом подумали и решили, что неправильно всё это. И сейчас опять вместе живём. Ну, как вместе. Я здесь, она с детьми. Но всё равно – вместе.

– А мои – в Мариуполе, – сказал Киса.

– Так там же укропы! – удивился я.

– Да ну и что. Никто их там не трогает. А там море, пляжи. Красота!

– Поэт, а ты в Крыму был? – Монах сел на кровати и закурил экзотическую испанскую сигарету.

– Нет, не доводилось, – мне вдруг стало не по себе, но я не понял, почему.

– А вот это ты зря. Я туда по работе частенько мотался. Бывает, на две недели поедешь, за неделю все дела сделаешь, и остальное время отдыхаешь. Ялта, Евпатория… Крым на машине объехать за день можно.

– А отсюда сколько пилить?

– Да километров четыреста. Дороги нормальные, утром выехал, катишь себе не спеша, и к вечеру уже в море ноги мочишь. Ты обязательно съезди, не пожалеешь.

– Угу. Как война закончится, так сразу и рванём!

Мужики улыбнулись, а я, наконец, понял, что было не так: по телевизору шла детская передача на русском языке. На республиканском канале. А раз в несколько минут на экране появлялась заставка: «Детский Майданчик».

– Киса, а что за контра у нас по ящику? Нет, я понимаю, конечно, что «майдан» переводится как «площадь», а «майданчик», следовательно – «площадка», но мне это глаза режет просто до политической злости.

Киса пожал плечами, закатив глаза, мол, нашёл, тоже мне, корень зла. Монах же явно надо мной потешался, выискивая глазами пепельницу.

– Так, всё, намайданились, пойду, прилягу. А то мало того что на улице прожарился до хрустящей корочки, так вы ещё морем душу травите.

Я выложил все содержимое многочисленных карманов на стоящий в каморке письменный стол, снял с портупеи флягу, расшнуровал новенькие армейские ботинки. Ноги просто закипали. Вдохнув поглубже и картинно зажмурившись, я снял левый ботинок. О чудо! Никакого зеленоватого облака концентрированной вони ботинок не выдохнул. Хитрость с женскими прокладками, которую мне на днях подсказал практичный Киса, оправдала себя на сто процентов. Положенные внутрь, прямо на стельку, они по-настоящему спасали от, казалось бы, неизбежных проблем с запахом и прелыми ногами.

С облегчением поставив берцы под стол, я растопырил пальцы на ногах и потянулся. В комнатке было прохладно, царил обволакивающий полумрак. Поставил заряжаться фотоаппарат от розетки, болтавшейся на замотанных изолентой проводах в стене у самого пола, и через несколько минут балансировал на грани сна.

К вечеру весь подготовленный утром материал уже был в интернете. Комментарии в духе «Разрывается сердце!» и «Они ответят за всё!» очень хорошо отвечали моим ожиданиям. Майор не стал вникать, но Татьяна, которая была моим непосредственным куратором, осталась вполне довольна.

После ужина играли в баскетбол. Вечер был даже прохладным, если сравнивать с полуденной духовкой. И, несмотря на то, что после обеда я таки урвал пару часов сна, вернувшись к себе, в изнеможении повалился на матрас и уснул, не снимая ботинок.

И хорошо, что не снял. Крики и топот в коридоре мгновенно вернули меня в реальность. Через мгновение в дверной проем заглянул Монах:

– А, не спишь? Побежали!

– Что такое?

– Воздух!

Буркнув что-то на грани цензуры, я зацепил лежавшую на столе камеру и бросился к выходу. Кисы уже не было.

Сигнал тревоги был похож на школьный звонок: урок окончен. На нашем этаже теперь были заселены почти все комнаты, так как новобранцы прибывали постоянно, и мы влились в стремительную реку, переливающуюся всеми оттенками зелёного.

Слетели по лестнице на второй этаж: там располагалась оружейка. В коридоре образовалась настоящая пробка: те бойцы, кто ещё не успел получить оружие, толпились перед дверью, и ребята, выбегавшие с автоматами наперевес, с трудом протискивались между ними. Оружия за мной закреплено не было, и когда мы с Монахом наконец оказались внутри, я растерялся под взволнованным вопрошающим взглядом Филина. Наш оружейник, не успевший окончательно проснуться, недоумевал, какого чёрта я сюда припёрся, если мне ничего не полагается. Монах решил проблему по своему, взяв сразу два граника и всучив один мне. Филин, матерясь и люто жестикулируя, пытался регулировать бурлящий человеческий трафик. Кое-как выбравшись из оружейной комнаты, мы поспешили по лестнице вниз, на первый этаж. Там поток сужался, шумно выливаясь в распахнутые двери. Командиры отдавали распоряжения, чтобы народ двигался в зелёнку. Перебежав через проезжую часть, мы остановились в тени густых деревьев и перевели дух. Я включил камеру и замер в ожидании.