– Мне показалось, что ты не хотела быть одна, – ответ был неожиданным. Но Филипп не закончил; он все еще мучительно подбирал слова, это было видно, и Габриэль лишь вопросительно склонила голову, ожидая продолжения.

– Почему?

– Я не знаю, – с легкой досадой уступил он, поймав ее взгляд. – Ты была похожа на человека, которому некуда пойти. Человека, который чего-то ждет… или зовет кого-то. Но… никогда не знаешь, кто может откликнуться на твои молитвы.

Молитвы?…

– И ты пришел на мой зов? Увести туда, где тепло и свет?… – Габриэль не удержалась от слабого подобия улыбки.

Да, воистину, тепло драки в пабе, путеводный свет полицейских сирен.

– Да. – МакГрегор потер ладонью висок и уставился в огонь. Блики пламени придавали его глазам странный оттенок металла и – моментами – зелени. Игра света, физика огня.

Она задумчиво изучала его лицо. Пламя камина высвечивало вертикальные складки у нахмуренных в сосредоточении бровей; он был мрачен и, казалось, думал о чем-то своем.

Габриэль положила подбородок на колени и вновь потерялась в размышлениях о цветах пламени, прекрасно отдавая себе отчет, что делает это, чтобы отвлечься.

Что он скажет дальше?…

Почему-то это было важно. Мара внезапно пошевелилась, плавным текучим движением оказавшись на ногах; двинулась в сторону двери. На секунду застыв перед входом, собака низко пригнула голову, словно была готова зарычать, но через пару секунд отвернулась и медленно поплелась на место. Шумно вздохнув, белый зверь вновь улегся рядом с Габриэль; МакГрегор проводил собаку задумчивым взглядом.

– Габи… – начал было он, но тут же вновь нахмурился. – Странное сокращение.

– Так меня называют практически все. – Для того, чтобы успешно пожать плечами, пришлось поднять голову с колен. – А что, есть другие варианты?

– Эль. Это подходит больше, – в голосе МакГрегора была жутковатая уверенность, с которой врачи обычно сообщают страшный диагноз, и ее это почему-то развеселило.

– Развлекайся. – Она поставила пустой стакан на ковер. Комната приобрела мягкие, смазанные очертания, и этот причудливый феномен был, без сомнения, вызван выпитым бренди. На счет алкоголя можно было записать и следующую фразу – но Габриэль всегда предпочитала откровенность осторожным полунамекам. – Ты хочешь, чтобы я осталась. Я права?

– Да. – Филипп не стал утруждать себя попытками завуалировать свой ответ – и это тоже показалось Габриэль чертой, неотделимой от его сути. Правда оставалась правдой, и было видно, что ему претит подбирать слова, когда можно сказать прямо.

Ей импонировала эта черта в людях: прямота, рожденная не недостатком воспитания, а, пожалуй, какой-то врожденной смелостью.

– Зачем? – Она запрокинула голову и посмотрела ему в лицо – без смущения и страха, но с зарождающимся гневом. – Если ты думаешь, что достаточно меня напоил…

– Не стоит меня оскорблять. – Его сардонический смешок, вопреки всему, успокаивал лучше любых заверений. – Действительно, еще немного, и ты уснешь прямо на ковре, в обнимку с Марой. И нет, твои подозрения беспочвенны, моя пуританская совесть категорически против идеи навязываться даме в беде. Просто – оставайся. Переночуешь в любой из комнат, которая тебе приглянется. Возвращаться в центр так поздно не имеет смысла, да и мне не хочется отпускать тебя куда-то в таком состоянии.

Габриэль знала, что, скорее всего, дело в бренди, коварно и мягко размывшем прослойку осторожности между разумом и чувствами, но все равно ощутила себя задетой его откровенностью.

Он настолько осторожен? Настолько брезглив? Настолько… Филипп?…

Последнее почему-то показалось самым подходящим определением. Он не был оппортунистом, это сквозило во всем, что МакГрегор делал и говорил, но Габриэль все равно мстительно, чисто по-женски обиделась на его прямоту: это помогало не испытывать неловкости. Она не сразу определила, что оскорбило ее больше, но, когда все-таки поняла, гнев утих, не успев расправить крылья.

– Я не настолько напилась.

И не настолько нуждаюсь в помощи. Не смей так думать.

– Уверена? – в его голосе безошибочно читалась ирония, но Габриэль, уже начинавшая привыкать к его настроениям, не обратила на нее никакого внимания. – Но я имел в виду несколько другое. Если ты останешься ночевать, то с утра, по дороге в аэропорт, я смогу завезти тебя в центр.

Аэропорт?…

– Какой еще аэропорт? – На мгновение она насторожилась, чуть не вскочила, готовая встать и бежать прочь: ведь как он мог знать?…

– Хитроу. – Ответ мог показаться насмешкой, не будь его голос лишен малейших интонаций веселья. – Завтра я улетаю в Берлин на рабочую конференцию.

Момент кромешного ужаса прошел, и Габриэль почти без удивления выслушала его следующую фразу:

– Не хочешь со мной?

– Зачем? – Легко было свалить на бренди полный отказ когнитивных способностей, но Габриэль была уверена, что перед Филиппом и его действиями спасовал бы любой из известных истории мудрецов.

– Знаешь, когда мир рухнул, стоит ненадолго сменить декорации. – МакГрегор залпом допил бренди и поставил стакан на подлокотник кресла. Повернул голову, встретившись с ней взглядом, и Габриэль с восхищенным ужасом поняла, что он совершенно серьезен. – Три, максимум четыре дня. Ты же сможешь уехать на три дня?

Габриэль несколько секунд беспомощно смотрела на него, а у мыслей, и без того суматошно теснившихся в ее голове, окончательно случился транспортный коллапс. Вышло что-то вроде «но этого не может быть, потому что не может быть никогда… что вообще происходит?… Берлин?… а, к черту!»

Мысль, гласящая «к черту все!», пришла к финишу первой, с изящной легкостью обставив соперниц на поворотах. Габриэль внутренне поразилась собственному поведению.

Виски из паба? Бренди? Или просто день выдался таким, что впору поджечь мир и любоваться на пожар?

…Пожалуй, последнее.

– Знаешь… я и так завтра улетаю в Берлин. Утренним рейсом. – Так легко было усмотреть во встрече на мосту нечто большее, чем простое совпадение… но эта мысль откровенно пугала, опять и снова заставляя вспоминать о прошлом, тенью стелившимся за ее спиной.

Нет, не стоит думать в этом направлении. Просто – она вновь сделала выбор. И ничего удивительного, что в итоге дорога привела ее назад, к точке отсчета.

И пусть эта мысль о полете в Берлин была внезапной, спонтанной; сейчас размышлять о причинах этого решения не хотелось.

– Тем лучше, – в его голосе не было разочарования, лишь легкое удовлетворение – ровно настолько, чтобы больше не задавать вопросов. Габриэль протянула ему пустой стакан, но Филипп просто поднялся и убрал его в сторону, лишний раз подтвердив необоснованность ее подозрений.

– Мне кажется, я не засну, – слегка беспомощно призналась она, поворошив щипцами угли в камине и добившись лишь вороха искр. Пламя умирало, но ночь уже была на исходе, и даже без отблесков камина в зале уже не было темно.

– Заснешь, – откликнулся МакГрегор, посмотрев в окно. – Скоро утро.

За окном раздалась первая птичья трель, и Габриэль повернула голову в сторону звука, на мгновение почувствовав себя как в далеком детстве – когда занимаешься половину ночи какой-нибудь вдохновенной ерундой, рисуешь или читаешь, а потом так хочется дождаться рассвета, посмотреть на солнце.

– Я все-таки попробую поспать. – Филипп душераздирающе зевнул, не успев вовремя прикрыть рот ладонью, и слегка виновато покосился на нее. – День выдался тот еще… Твоя комната на втором этаже, по коридору налево. Любая из гостевых. Спокойной ночи.

Он вышел из зала бесшумно, и вслед за ним потянулась прочь ночь, уступая место утру.

– До утра, – откликнулась Габриэль, задумчиво смотря в окно, где давно закончился дождь и показалась первая розоватая полоска рассвета.

Я ее знаю.

Я смотрю в огонь; в моей спальне есть второй камин, тот, что я никогда не показываю гостям. Очаг, больше похожий на храмовое святилище, потому что есть моменты, когда я просто должен сидеть и смотреть в сердце распадающейся на слои прихотливой стихии…