Подобравшись и прокашлявшись, Петье официально обратился ко мне:

— Да, спасибо. Я хотел бы разъяснить, что ты вовсе не обязан на это соглашаться, Алекс. Наши воспитатели заботились о тебе все это время, обеспечивали всем необходимым, не жалея своего времени и души. И мы готовы продолжить нести это бремя. За эти четырнадцать месяцев ты стал частью нашей большой семьи, не так ли?

— Конечно, сэр. Для меня честь быть учеником «Вознесения», — с готовностью отчеканил я, мысленно все еще силясь переварить свалившуюся на меня информацию.

Он что, действительно произнес — «полуторамесячное пребывание бла-бла-бла на протяжении летних каникул»? Этого просто не может быть. Этот бюрократ что, пришел сюда, чтобы сказать, что меня могут отпустить отсюда на целых полтора месяца?! В смысле — выпустить наружу? Совсем без наблюдения? Просто-напросто взять — и отдать Ленцу? Нет, я, наверное, что-то неправильно понял или расслышал.

— А наш долг, который мы несем с честью и ответственностью — воспитать из тебя здоровую, полноценную и сознательную личность, достойного и полезного члена общества, — тем временем важно разглагольствовал профессор. — Этот долг нам доверил, в том числе, и мистер Ленц. При этом, не в обиду будет сказано уважаемому г-ну Ленцу, он позабыл сообщить тебе некоторые известные ему подробности об учебном процессе, из-за чего ты оказался к нему несколько неподготовленным, и… кхе-кхе… скажем так, испытывал поначалу некоторый дискомфорт. Согласись, этого вполне можно было бы избежать, если бы мистер Ленц был с тобой полностью честен. Но он, видимо, посчитал более целесообразным ввести себя… хм… скажем так, в легкое заблуждение относительно того, что тебя ждет. Не так ли?

— М-м-м, — протянул я, боясь сказать что-то более вразумительное.

— Хм, — встрепенулся Меллвин. — Позвольте еще раз заметить, что личность г-на Ленца в первую очередь была предметом установления в рамках судебного процесса, и…

— Я вовсе не намерен оспаривать здесь, что мистер Ленц — это весьма уважаемый господин, — отмахнулся от чиновника Петье. — Но испытывает ли он реальный интерес к судьбе мальчика? Вот в этом у меня есть определенные сомнения. Скажи мне, Алекс, хорошо ли ты знаешь его?

— Я… э-э-э… знаю его, — кивнул я неуверенно. — Он друг моего отца.

— И много ли ты провел с ним времени?

— Ну, я встречал его один раз, когда прибыл в Сидней…

— Не так уж и хорошо вы знакомы, как я погляжу, — Петье красноречиво взглянул на Меллвина. — Гораздо хуже, чем, скажем, вы знакомы со мной или с профессором Кито. Можно сказать, что это вам практически чужой человек. Одна-единственная встреча более чем год назад — повод ли это для того, чтобы считать мистера Ленца близким тебе человеком, Алекс?

— М-м-м, — снова протянул я неопределенно.

— Позвольте заметить, что мистер Ленц не менее тридцати раз официально запрашивал сеанс связи с мистером Войцеховским в порядке, установленном правилами учебного заведения, однако все эти разы ему было отказано, — вмешался Меллвин. — Это обстоятельство принято судом во внимание как свидетельство того, что мистер Ленц желал принимать участие в судьбе юноши.

— Что ж, — Петье пожал плечами. — Я не испытываю желания вступать в какие-либо дебаты по поводу мотивов и намерений мистера Ленца. Я лишь хочу лучшего для мальчика. Алекс, здесь теперь твой дом, твоя семья. И тебе будет лучше, если ты здесь останешься. Это мое мнение.

«Может ли это все быть каким-то дурацким розыгрышем или испытанием»? — тем временем рассуждал я. На этот немой вопрос напрашивался утвердительный ответ. Конечно же, так могло быть. Либо так, либо случилось чудо — а я практически разучился верить в чудеса за последние 446 дней.

— Хм, — чиновник поправил очки. — Суд также просит вас сообщить, какими будут последствия возможного установления опеки с точки зрения правил учебного заведения.

— Решение суда мы исполним, каким бы оно ни было, — улыбнулся Петье невинно. — Разве в этом могут быть какие-то сомнения? Конечно, наши юристы будут рассматривать его с точки зрения законности и я не исключаю, будут предпринимать какие-то процессуальные действия. Но об этом, я думаю, сейчас говорить рано, не так ли?

— Могут ли быть применены к мистеру Войцеховскому какие-либо дисциплинарные взыскания или любые другие наказания или санкции, прямо или косвенно связанные с вынесением и/или исполнением решения суда либо с показаниями, данными мистером Войцеховским? — с нажимом уточнил бюрократ.

— «Прямо связанные», как вы сказали — конечно, нет, — Петье расплылся в улыбке, полной благодушия. — Мы не можем наказывать ученика лишь за то, что он дает правдивые показания перед судом или исполняет его вердикт. Что до косвенных последствий — один Бог может их предвидеть.

— Не могли бы вы объяснить, что имели в виду?

— Если ученик будет на длительное время выведен из режима интерната и отвыкнет от него — я не исключаю, что начало второго учебного года может быть непростым, — глядя на Меллвина честными глазами из-под круглых очков, проворковал Петье. — Мы имели прецеденты, хоть и немногочисленные. И они показывают, что успеваемость в таких случаях снижается, а количество дисциплинарных взысканий — повышается. Как педагог с большим стажем, могу заверить, что незапланированное прерывание тщательно продуманной учебно-воспитательной программы почти никогда не проходит без негативных для ученика последствий. Речь идет о естественных последствиях. Такова человеческая природа. Требуется много времени, чтобы дисциплинировать нас и выработать полезные привычки. А недисциплинированность и вредные привычки приходят намного быстрее.

Внимательно выслушав тираду Петье, я вдруг начал с удивлением сознавать, что происходящее может и не быть постановкой. Во всяком случае, сложно было поверить, что педагоги в «Вознесении» обладают такими актерскими талантами и решили применить их в угоду воспитанию одного-единственного ученика. Ладно еще Петье, но неужели Кито согласился бы принять участие в розыгрыше, где ему отведена столь неблаговидная роль? Нет, только не он.

Так что, получается, все это по-настоящему?

— Ваше умозаключение понятно, — кивнул Меллвин. — У вас есть еще вопросы или дополнения?

— Лишь одно, мистер Меллвин. Я бы хотел, чтобы вы сообщили Алексу — простите, но я привык называть его именно так — сможет ли он пообщаться со своими кровными родственниками, если выйдет за стены интерната. Скажите ему.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к предмету разбирательства, — недовольно буркнул Меллвин, сверяясь с часами. — Мы же все протоколируем.

— Это имеет самое непосредственное отношение к делу. Уверяю вас: слушая этот разговор, Алекс думает именно об этом. Я убежден, что он не испытывает и не может испытывать каких-либо теплых чувств к человеку, с которым был эпизодически знаком год назад. Я также верю, что за этот год мы воспитали в нем сознательность, которой достаточно, чтобы оценить бессмысленность и вредность полуторамесячного прерывания его учебной программы. Алекс достаточно умен, чтобы сознавать — это принесет ему лишь сомнительное удовольствие праздности и иллюзорной свободы, но взамен отбросит его далеко назад на том непростом пути, по которому он шел все эти четырнадцать месяцев. Я также абсолютно уверен, что Алекс перерос тот период, когда он мог замышлять планы побега из интерната и отказа от блестящей судьбы, уготованной ему по окончании учебной программы. Единственное, что способно перевесить чашу весов в его сознании в пользу перспективы опекунства мистера Ленца — это надежда узнать о судьбе своих родителей или даже увидеться с ними. Поэтому я и спрашиваю, мистер Меллвин — может ли мальчик на это рассчитывать?

— Э-э-э… — судя по смущению Меллвина, он не ожидал такого хода от Петье. — Нет, не думаю. В ходе судебного разбирательства местонахождение Катерины и Владимира Войцеховских достоверно установить не удалось.

— Не только в ходе судебного разбирательства, — сурово поправил его заведующий по воспитательной работе, проникновенно посмотрев на меня. — Мне очень жаль, Алекс, но этого не удалось сделать никому за все эти четырнадцать месяцев. Я не хотел сообщать тебе этих новостей, но обстоятельства вынуждают. Они так и не вышли на связь ни по одному из доступных каналов.