С глубокомысленным видом (по крайней мере, я попытался состроить соответствующую мину) я кивал, очень надеясь, что Кито не почувствует, как его слова пролетают сквозь меня, не задерживаясь в сознании. Левая рука время от времени тянулась к запястью на правой, потирая участок белой незагоревшей кожи, на котором еще недавно был закреплен «пип-бой». Кроме олимпиады по боксу, где ношение таких предметов было запрещено, я не снимал его ни разу за все эти 448 дней.

— … действительно станут испытанием воли. Я не слишком надеюсь, зная, увы, твой характер, но все же хочу верить, что ты пройдешь это испытание достойно. Если же нет — не думай, что по возвращении сюда тебя будут ждать хоть малейшие послабления! Наоборот, с тебя будет двойной спрос, Сандерс! Ты это понимаешь?!

— Конечно, понимаю, сэр. Я очень благодарен вам за наставления. Я не забуду о них, — пробормотал я безучастно отработанным елейным тоном.

Я покидал интернат тем же путем, каким и попал сюда. Перед самым выходом мне выдали мою старую одежду (на удивление, выстиранную и продезинфицированную). Не выдали лишь коммуникатор — сказали, что его выслали моему новому опекуну, чтобы тот распорядился им по своему усмотрению. Неловко облачившись в свои старые шмотки (они оказались на меня слегка маловаты), я долго рассматривал себя в зеркало, стараясь свыкнуться с тем, что этот молодой парень в гражданском — это вознесенец Алекс Сандерс. Или нет? Может это Димитрис Войцеховский, вернувшийся в свое тело после длительной отлучки? Но что он за человек? Я это почти забыл.

К микроавтобусу Кито меня провожать не стал — передал под ответственность охране около здания приемной комиссии. По странному совпадению водителем оказался тот же человек, который вел автомобиль в первый день моего пребывания в Сиднее — угрюмый волосатый мужик по имени Омар, от которого сильно несло сигаретами. Он не стал даже обращаться ко мне — лишь кивком головы указал на кузов и я покорно забрался в него, захлопнув за собой дверь.

До самого момента, когда перед микроавтобусом наконец открылись ворота, я, затаив дыхание, ожидал какого-то подвоха: например, что к автобусу подбежит Кито или Петье и сообщит, что все отменяется. Но мы выехали с территории интерната. Это был всего лишь пятый или шестой раз за все это время, когда я покинул его.

Прижимая к груди свой рюкзак (я пока еще не созрел, чтобы начать копаться в нем, перебирая непривычные, давно забытые предметы) я смотрел на милые очертания пригорода Уотл-Ридж с его ухоженными газонами и аккуратненькими малолитражками с электродвигателями. Не слишком пока еще верилось, что мне вскоре предстоит ходить по этим улицам без строя товарищей и без надзора куратора. Если все это правда и меня не ждет какой-нибудь жестокий подвох, то в скором времени у меня появится такое количество прав, от которого просто вскружилась бы голова, будь я в состоянии их все оценить. Но пока еще я задумывался лишь о таких простых вещах, как возможность не идти в ногу и не следить за хвостом строя, чтобы никто не отстал.

До самого последнего момента я подозревал, что микроавтобус отвезет меня в какое-то другое место, нежели было обещано. Может быть, другой интернат. Либо сделает несколько кругов и вернется к воротам, из которых выехал, где Кито торжественно объявит мне о месяце карцера за предательство, глупость и слабохарактерность.

Лишь когда автомобиль заехал на смутно знакомую мне парковку около станции метро и я заметил силуэт мужчины, ожидающий меня около своего автомобиля, я уверовал, что никакого злого умысла и ничьей глупой шутки нет — все это происходит на самом деле.

Роберт Ленц был человеком из другого мира. Он походил на состоятельного туриста в длительном отпуску. Полковник носил мокасины, светло-бежевые льняные брюки, хлопковую рубашку в клетку и белую панаму. На его загорелом лице играла спокойная, дружелюбная улыбка. Его семейный электромобиль — серый пятидверный хэтчбек — сверкал, словно новенький, после мойки. Я уставился на него, словно на какое-то чудо-юдо, и не нашел подходящих слов. Пока он заверял своей электронной подписью сопроводительный документы, объясняясь с угрюмым Омаром, я окидывал растерянным взглядом суету людей и машины около станции «Уилсон Драйв». Кожей я чувствовал отчужденность от этого шумного, беспорядочного мира. Мне было тут неуютно.

— Ну привет, Димитрис, — произнес наконец Роберт, оборачиваясь ко мне с приветливой улыбкой.

Я проводил недоверчивым взглядом широкую спину Омара, удаляющуюся в сторону микроавтобуса с гербом «Вознесения». Мышцы ног невольно дернулись, порывая двинуться за ним. Мое место там — в этом автомобиле. Не могу же я остаться здесь один — без своего отряда, без присмотра куратора, без четкой программы действий. Мои пальцы в очередной раз невольно почесали запястье, на котором виднелись следы от «пип-боя». Ощущение пустоты было такое тревожное, будто мне ампутировали руку.

— Здравствуйте, сэр! Меня теперь зовут Алекс, сэр, — произнес я, недоверчиво вглядываясь в смутно знакомые черты лица. — Алекс Сандерс.

Я неловко опустил глаза на руку, протянутую Робертом, и, после колебаний, пожал ее, хоть такой способ здороваться со взрослыми людьми и не был предусмотрен правилами. Если мой ответ и удивил Роберта, то он не подал виду.

— Ты еще больше возмужал, Димитрис, — признал Ленц, восхищенно глядя на меня снизу вверх. — Какой у тебя рост, где-то под сто девяносто?

— Ровно сто девяносто, сэр.

— Мы ведь договорились, что ты будешь называть меня «Роберт», помнишь?

— Э-э-э… да, — неловко кивнул я.

От мысли, что мне нужно будет называть старшего человека, ответственного за мое воспитание, иначе, чем «сэр», мне сделалась неловко. Я не был уверен, что смогу называть его просто по имени. Но так же сложно мне будет и ослушаться его. Роберт внимательно следил за моим растерянным поведением. Затем улыбнулся, по-отечески хлопнул меня по плечу и сказал:

— Садись-ка в машину. Я хочу отвезти тебя кое-куда.

Я покорно кивнул, обошел автомобиль, открыл дверцу, сел на переднее сиденье и сразу пристегнув ремень безопасности. Я ожидал, что сейчас последуют расспросы и, признаться, совсем не был к ним готов. Но надо отдать Роберту должное — он тонко прочувствовал мое внутреннее состояние, будто и впрямь знал меня не первый год. Усевшись на водительское сиденье и приставив палец к сенсору, включив зажигание, он совсем не приставал ко мне с настойчивыми расспросами. Спросил лишь:

— Ты голоден?

— Нет, спасибо.

Время обеда еще не подошло, а мой желудок функционирует по строгому графику.

— Держи. Это твое.

Он протянул мне футляр с моим старым коммуникатором. Неуверенно приняв его, я некоторое время повертел футляр в руках, но так и не решился открыть и примерить сетчаточник себе на глаз. Не став меня понукать, Роберт тронулся.

Под легкий джаз, доносящийся из радиоприемника, я глядел на тысячи машин, ползущих по автомагистралям и эстакадам под сенью сиднейских небоскребов, пестрящих голографической рекламой. Жизнь здесь кипела ключом. Заглядывая в лица водителей и пассажиров машин, ползущих рядом в тянучке, я видел, что практически все они оживленно разговаривали с видимыми или невидимыми собеседниками, временами отрывая одну, а то и обе руки от руля, чтобы выписать им несколько пируэтов, управляя некими мультимедийными программами. Купаясь в обилии информации, льющейся на них сразу из десятков источников, они, кажется, не могли и заподозрить, что где-то совсем недалеко есть место под названием «Вознесение», где люди вообще понятия не имеют, что происходит за стенами их негостеприимного дома.

Когда прошло минут десять, Роберт наконец прервал молчание словами:

— Я был на стадионе, когда ты выступал.

Я перевел на него недоверчивый взгляд.

— Ты не видел меня — народу было слишком много, — пояснил он, улыбаясь. — А после окончания соревнований мне не удалось к тебе пробиться. У вас там с этим… кх… все строго.