Ни с кем из пассажиров я так и не заговорил. Прислушивался к их разговорам, ловил каждое слово — но у самого язык не поворачивался сказать хоть что-нибудь. Из обрывков речи, в основном английской, у меня сложилось впечатление, что случайных людей здесь нет — все они имели какое-то отношение либо к корпорациям, которые базировались в странах Содружества наций, либо к власти имущим в одной из множества центральноевропейских общин, которые заимели связи с нужными людьми. Конвертоплан, принадлежавший одной из «дочек» консорциума «Смарт Тек» в Европе, собрал их с заранее подготовленных позиций согласно давно разработанному плану эвакуации. О плане, похоже, были заблаговременно осведомлены все, кроме меня.

Первый час полета, борясь с тошнотой от перегрузок (а кое-кого из соседей изрядно рвало), сжав между колен рюкзак, я непрестанно набирал маму по коммуникатору, но она находилась вне зоны досягаемости. «Набери меня как только сможешь», — записал я ей видеосообщение, но оно так и не отправилось.

На моем коммуникаторе накопилось не менее полудюжины пропущенных вызовов и несколько видеосообщений за тот период времени, пока я бродил по Генераторному в преддверии нападения. В основном меня искали мама, Джером, Мей и Боря Коваль. Заметил я в списке и несколько неизвестных номеров. Однако ни с кем из абонентов сейчас не было связи.

Отчаявшись поговорить хоть с кем-то, я просмотрел сообщения. Первое было от мамы. Оно было записано еще до моего прихода домой и длилось всего тринадцать секунд. Мама находилась в салоне автомобиля, качающегося на ямах и колдобинах — должно быть, этот автомобиль вез ее из Олтеницы в Генераторное. Взвинченная от избыточного волнения, мама срывающимся от беспокойства голосом приказывала мне немедленно выйти на связь. Глаза у нее были на мокром месте. На этой видеозаписи она казалась намного старше своего возраста. Впрочем, за те два месяца, которые миновали после папиного отъезда, она действительно постарела как минимум лет на семь.

Я прокрутил короткую запись несколько раз. Пока я смотрел на мамино исстрадавшееся лицо, меня подхватывал целый вихрь эмоций. Вначале я ощутил резкий укол вины из-за своей беспечности, заставившей маму тревожиться. В следующий миг вина уколола меня еще сильнее — из-за того, что я оставил ее там, не сумел настоять, чтобы она поехала со мной. Потом я ощутил гнев, от которого челюсти сжимались так плотно, что едва не крошились зубы. Я гневался на себя — из-за своей трусости, на маму — за ее упрямство, на Добрука — за то, что заставил меня уехать, и на Ильина — за все то горе, которое кровавый тиран принес мне и моей семье. Я гневался даже на папу — за то, что он оставил нас. Но вскоре мой гнев остыл и все заслонила непроницаемая завеса бессильного отчаяния.

Второе сообщение было от Мей. Я едва мог различить ее лицо в полумраке. Она была не в квартире Юнгов, очертания которой мне хорошо знакомы, а в какой-то непонятной дыре.

«О Боже, Димка, ну почему ты не отвечаешь? Эх, я сама виновата — мне стоило сказать тебе раньше! Я просто… не была уверена, как ты к этому отнесешься. Я ведь знаю, что вы с Джеромом… ну, что у вас все непросто. Но сейчас дело не в этом! То, что он говорит… я не уверена, но мне кажется, что он, может быть, прав. Ты ведь меня знаешь. Я бы никогда не согласилась на такую безумную выходку, если бы не понимала — другого выхода нет. Я слышала ужасные вещи о том, что творили нацисты, когда захватывали селения вроде нашего в 75-ом. А сейчас все будет еще хуже. Я просто не могу сидеть у себя дома и покорно ждать, пока какой-нибудь «Торнадо» сровняет его с землей, понимаешь?! Эти казаки… да, я знаю, что о них говорят. Но Джером говорит, что в их станице — безопасно. Он был там, Дима. Он говорит, что станица спрятана глубоко под землей и никто не сможет ее найти или тем более захватить…».

«Эй, Мей!» — раздался за кадром беспокойный голос какой-то другой девчонки, кажется, той самой Клариссы, которая когда-то предрекала Четвертую мировую. — «Ты долго еще там?! Джером говорит, нам надо выходить!»

«Сейчас, Клер, еще минуту!» — крикнула в ответ кореянка.

Сбившись с мысли, подруга какое-то время просидела молча, пытаясь нащупать упущенную нить прерванного монолога. Но едва она открыла рот, чтобы продолжить — связь прервалась. Я тупо смотрел последние секунды сообщения, на которых не было ничего, кроме черного экрана и тишины. Значение того, что Мей мне пыталась рассказать, с трудом укладывалось в голове. Я никогда бы не подумал, что она решиться бежать вместе с Джеромом на пустоши, в дикую казачью станицу. А как же ее родители, дядя Ан и тетя Пуонг? Видимо, она с Джеромом была все же более близка, чем мне казалось, если ему удалось подбить уравновешенную и осмотрительную девушку на такую авантюру.

Впрочем, наверное, хорошо, что Мей не удалось со мной связаться. Я наверняка попытался бы отговорить ее от участия в этой сумасбродной затее, и, может быть, мне бы это удалось. И где бы она была теперь? А так, возможно, она станет одной из немногих жителей Генераторного, кто избегнет страшной участи, уготованной попавшим под оккупацию Ильина. Если, конечно, им действительно удастся добраться до станицы, если их там примут и если там действительно окажется безопаснее, чем в Генераторном. Очень много «если», которые зависят от того, знает ли Джером, что делает. Эх, надеюсь, что знает. Я беспокоился за друзей — но это не шло ни в какое сравнение с тем, как я тревожился за мать.

Ну давай же, мамочка, ответь мне. Ответь, пожалуйста!

— Связь нарушена, парень, — сказал наблюдавший за моими действиями из-за спины член экипажа, помогший мне подняться на борт. — Не думаю, что ты сможешь связаться с кем-то из своих в ближайшее время.

— Куда мы летим? — спросил я, с трудом переходя на английский.

— Как куда? — удивился он. — Мы вас доставляем в Сент-Этьен, в международный аэропорт, а дальше кто как. Ты что, ничего не знаешь? Тебя встречать там хоть кто-то будет?

— Не знаю, — я покачал головой.

У меня в кармане лежал бумажник с визитками людей, которые, по идее, должны помочь мне. Но я пока не был готов думать об этом. Мысленно я все еще был там, в Генераторном, вместе с мамой.

— Сэр, вы не знаете, что там происходит? — спросил я у авиатора. — Ну, на фронте?

Слова, донесшиеся из моих уст, неприятно резанули ухо. «На фронте» — это что же, там, где я родился и вырос, где стоит мой дом, где еще несколько часов назад я прогуливался по улицам?

— Никто точно тебе этого не скажет, парень. Передают, что Ильин наступает большими силами. Мы выбрались из опасной зоны и с каждой минутой удаляемся от этого пекла. Вот и все, что я знаю.

— Вы военный? — спросил я.

— Бывший морпех. Теперь я работаю на компанию «Глобал Секьюрити», парень. Денежные мешки из Содружества платят нам за то, чтобы мы не позволяли умереть или потеряться их ценным работникам и их семьям, которые работают в «горячих точках», — он кивнул в салон конвертоплана. — Если ты оказался здесь, то должен что-нибудь об этом знать. Твои родители работают на одну из корпораций?

— Нет. Ну, моя мама работала в центре Хаберна, но она просто рядовой специалист. А папа… — я грустно понурил голову. — Мой папа занимался внешними связями в нашем поселке. Думаю, он был знаком с кем-то, кто помог мне оказаться на этом борту.

— Ты счастливчик.

— Не знаю. Я предпочел бы быть сейчас там. Со своей семьей.

— Думаю, многие там с радостью поменялись бы с тобой местами.

Я не придал большого значения разговору с работником охранной фирмы, но оказалось, что он был первым человеком за долгое время, кто вообще проявил ко мне хоть какое-то участие. Прошло несколько часов, на протяжении которых меня изрядно укачало и я успел здорово посадить свой комм, как винтокрыл уже опустился на летное поле аэродрома Сент-Этьена.