В январе 1847 года Петипа бежал из Мадрида со своей возлюбленной – той самой девушкой, из-за которой осенью 1844 года ему было отказано от дома и после этого он дрался на дуэли. О серьезности сердечной привязанности Мариуса свидетельствует письмо испанского посла во Франции маркиза Беналуа французскому министру внутренних дел Ш.-М.-Т. Дюшателю, обнаруженное С. А. Конаевым в Национальном архиве Испании:

«Париж 27 [января 1847 г.]

Господин министр,

Мадемуазель Кармен Мендоза-и-Кастро, дочь маркиза Вильягарсия, покинула Мадрид 10 сего месяца без согласия родителей, чтобы следовать во Францию с сеньором Петипа, танцором. Пользуясь любезностью Вашего Превосходительства, прошу не отказать в отдаче всех необходимых распоряжений о тщательном розыске девицы Мендоза-и-Кастро и помещении ее в надлежащее место до тех пор, как родители смогут забрать ее.

Мне передают, что сеньор Петипа путешествует под вымышленным именем и что он 14 сего месяца должен был выехать из Байонны в Париж, где его видели 23 числа на платформе железной дороги из Руана»96.

Из французской столицы Мариус и Кармен «перебрались в Гавр, откуда уплыли в Англию, где, по отчетам полиции, находились до конца февраля. По возвращении во Францию пара скрывалась в „сельской местности“ возле Руана, где была обнаружена полицией, арестовавшей Кармен, согласно депеше от 13 марта 1847 г.»97.

Из приведенных выше документов следует, что положение М. Петипа после его побега из Испании с возлюбленной было нелегким. Возникли осложнения с законом уже во Франции. Именно поэтому, по всей видимости, он и изменил дату своего рождения в паспорте. Так было легче остаться безнаказанным. Дальнейшие события доказали его правоту.

В конце 1846 года Петипа вернулся в Париж в подавленном настроении. После успеха в Мадриде он опять остался не у дел и вынужден был искать себе место. Мариус мечтал танцевать в Гранд-Опера, но там уже блистал Люсьен. Сам же он в исполнительском мастерстве значительно уступал старшему брату-премьеру. К тому же после «мадридской эпопеи» лучше какое-то время побыть в тени. Что же оставалось – провинция? Возможно, на какое-то время это неплохой выход из создавшегося положения, но многие театры оказались закрыты или испытывали значительные финансовые затруднения.

Со старшим братом они не раз обсуждали, как лучше всего поступить Мариусу. И вот однажды разговор зашел о попытке устроить карьеру в России. До Парижа доходили слухи о том, что в этой далекой огромной стране балет пользуется покровительством самого императора Николая I, щедро оплачивающего театральные постановки и гонорары зарубежных гастролеров. Пожалуй, самым ярким примером был успех на петербургской сцене Марии Тальони, чьи выступления в 1837–1842 годах принесли ей огромные доходы и ценные подарки. Так, как ей, в России платили не всем танцовщикам. Но многие артисты из Франции, вернувшись на родину, рассказывали о весьма достойном и стабильном вознаграждении за свое искусство. Почему бы не попытать счастья и Мариусу?

Люсьен вспомнил о своем старом знакомом – Антуане Титюсе98, служившем в это время главным балетмейстером Императорских театров в Санкт-Петербурге. Они встретились в 1842 году, когда Титюс приехал в Париж в творческую командировку, и Л. Петипа многое рассказал ему о недавней премьере «Жизели»99. В следующем году балетмейстер поставил ее в России и сообщил коллеге об успешной премьере. Это послужило поводом обратиться к нему за помощью. Впрочем, на успех братья Петипа не очень-то надеялись.

Тем временем в Париже давали концерт сестры Фанни и Тереза Эльслер. Они пригласили Люсьена принять в нем участие, а тот, в свою очередь, порекомендовал им младшего брата. Вместе они придумали pas de quatre100, в котором варьировались выступления сестер Эльслер и братьев Петипа, – они разбивались на пары и меняли партнеров. Выступление оказалось успешным, а вслед за ним пришло письмо от А. Титюса. Старый балетмейстер предлагал М. Петипа ангажемент в Санкт-Петербурге. Он должен был заменить там «весьма даровитого танцовщика» господина Эмиля Гредлю101, возвращавшегося в Париж. Мариус с волнением читал это письмо: «Г-н Петипа, Его превосходительство г-н Гедеонов, директор Императорских театров, предлагает Вам ангажемент в качестве первого танцовщика с жалованьем десять тысяч франков и полбенефиса в год».

Петипа пишет в мемуарах: «Я немедленно ответил: „Согласен“»102.

Время успешной работы А. Титюса в столице Российской империи давно прошло, его преследовали творческие неудачи. «Балет влачил довольно жалкое существование, – писал в „Хронике Петербургских театров“ в 1943 году театральный летописец А. И. Вольф. – Нового ничего не поставили…». Спустя два года, в 1845 году, в той же «Хронике…» этот автор сообщал читателям: «В балете продолжали фигурировать на первом плане второстепенные сюжеты… Балетные представления давались только по воскресеньям и посещались только присяжными балетоманами и обожателями юных сильфид…». Театральное начальство подумывало о том, чтобы расстаться с А. Титюсом. Поэтому директор Императорских театров А. М. Гедеонов103 вряд ли бы стал прислушиваться к его мнению, особенно в таком важном вопросе, как приглашение в качестве первого танцовщика совершенно неизвестного в России артиста. Помог случай. Первая танцовщица Императорских театров Елена Андреянова104, которой многие годы покровительствовал директор, осталась без своего постоянного партнера. Поэтому А. М. Гедеонов и поручил А. Титюсу послать приглашение М. Петипа и организовать с помощью парижского артистического агентства его отъезд в Россию.

Можно было бы подвергнуть сомнению правдивость столь счастливо сложившихся для Мариуса обстоятельств, но она подтверждена документально – статьей А. А. Плещеева105, посвященной шестидесятилетию хореографической деятельности М. Петипа в Санкт-Петербурге: «Брат Мариуса Ивановича – Люсьен – был балетмейстером парижской Оперы. Он-то и рекомендовал его на петербургскую сцену через бывшего тогда в Петербурге хореографа Титюса. Последний предложил услуги Петипа директору театра Гедеонову, и судьба молодого артиста была решена»106.

Первым делом он отправился в посольство Российской империи для оформления необходимых документов. Собрав же деньги на билет и текущие расходы, посетил знаменитого портного танцовщиков Гранд-Опера Наннона, у которого заказал модный костюм, чтобы выглядеть при встрече с будущим начальством респектабельно. Пройдясь по модным магазинам и приобретя аксессуары, решил, что теперь легко покорит русскую столицу. Однако он не учел, что климат в далекой России намного более суров, чем во Франции. Зато об этом подумала мать, напутствовав своего любимца следующим образом: «Дорогой сынок… хорошенько закутайся, чтобы у тебя нос не отмерз, ведь в России так холодно, что там на улицах жгут костры». На следующий день в Гавре, уже на борту парохода, взявшего курс на Санкт-Петербург, Мариус обнаружил в чемодане «целых три кашне, которые матушка положила туда из страха, как бы я не отморозил себе нос».

Волновался ли молодой танцовщик, глядя на исчезающие вдали берега родной Франции? Мемуары об этом умалчивают. Они полны юмористических зарисовок, уверенности в грядущем успехе. Но написаны они не молодым невысоким кареглазым мужчиной с вьющимися волосами, тридцати лет от роду, а умудренным жизнью и многолетним театральным опытом балетмейстером. Скорее всего, за маской благовоспитанности скрывалась растерянность артиста, неоднократно терявшего работу и заработок. Ведь на руках у него были лишь ангажемент и разрешение на въезд в Санкт-Петербург.