Влад припарковал Мартина возле серого невзрачного семиэтажного здания с грязными колоннами у входа.

– Что это? – спросила Кира.

– Институт «Газетоведения», – ответил Влад. – Сюда ты поступаешь. Здесь и я учусь, только на курс старше, а отец ведет лекции. Хотя, конечно, у него много работы в министерстве, поэтому управлять институтом, а тем более лично вести лекции студентам у него нет времени, но его занятия – это нечто! Хотел просто тебе показать место. Потом будем вместе сюда ездить.

Кира отвернулась от серого здания, нагонявшего на нее тоску. Слишком яркие еще были воспоминания о детстве, когда, после смерти матери, отец решил отдать ее в пансионат с холодными спальнями и мерзкими воспитательницами. Она любила отца, была привязана к нему, а тут оказалось, что он оставил ее, также как поступили и другие отцы, вверившие своих дочерей на воспитание леди Спайк.

«Вставайте, мисс Неботова», – каждое утро железный голос прорывался сквозь дымку детского сна.

Голос гремел под рокот механического гудка, сменяющего сладкий пар сновидений на едкий пропитанный техническим маслом дым: «Леди не пристало лежеботничать!»

Облака медленно тухли в открывающихся глазах. Закат сна растворялся в голубой радужке, умирая бликом от включающегося настольного светильника. Глаза походили на озера, по краям которых росли бархатные леса слипшихся ресниц. Веки мягко открывались, и хлорированная реальность подушки резко врезалась в сонную щеку.

Злой гудок леди Спайк раздавался снова.

«Меня зовут Кира. И я не леди. Я просто девочка» – злобно, но шепотом отвечала маленькая Кира в простыню, из-под которой показывались босые тонкие ножки. Железная кровать пансионата отпускала свою пленницу до следующей ночи. Морфей сдавался, ибо с восходом солнца даже в детстве волшебство всегда умирает.

Механическая леди Спайк стояла уже над другой кроватью, уперев грубые руки в кости своих боков. И еще, и еще из белых простыней и подушек показывались другие нечесаные головы благородных девочек. В комнате их жило четверо, из всех Кира была самая младшая, и поэтому доставалось ей больше всего. Выходя в коридор, леди Спайк бросала сердитый взгляд на до сих пор не заправленную кровать у двери. У девочек оставалась четверть часа, чтобы привести себя в порядок: умыться, надеть противно-чистые платья, заплести косички и спуститься на завтрак, где, как обычно, подадут пережаренный бекон, бобы, вареные яйца.

После у детей начинались занятия, как в обычной школе, только учителя, почему-то относились строже и придирались больше ко всем воспитанницам пансионата. Занятия длились до вечера, потом еще раз кормили, потом обязательная стирка и уборка своих вещей, которых было, к слову, немного. Девочкам не разрешалось иметь ничего своего, кроме того, с чем они приехали сюда. Тут им выдавалась пара туфель и другая пара зимней обуви, но это потом, осенью, темное платье простого покроя из грубой ткани, колготки, набор для гигиены и другое. Так, они постоянно стирали ненавистную и не свою одежду, мыли пол, протирали тумбочку у кровати. Каждый год, осенью получая новый комплект одежды от старших детей, они приводили его в порядок, превращая в свой.

Каждой девочке, несмотря на запреты леди Спайк и других воспитательниц, хотелось как-то выделиться на фоне подружек. Одна прятала найденную брошку под кофту, другая носила заколку, поспешно снимая, когда рядом появлялась воспитательница. Кира зашла дальше всех. Узнай взрослые о том, чем она занималась, ее бы, наверняка, отчислили и отправили домой. В тумбочке у нее было что-то вроде тайника, мирка, в котором она собирала всякую всячину: резиночки, металлический шарик, кусок химического карандаша, половинку кураги или черносливины (тогда она их еще не различала), еловую шишку, ключик, непонятно зачем, ведь замков у них не было, вырезку из газеты, об окончании войны и фотографию с родителями.

Но и на этом Кира не остановилась. Там, где кровать упиралась в стену, она содрала кусок обоев (он тоже отправился в тайник) и так, чтобы никто не видел – одеяло заслоняло тайну – по ночам писала химическим карандашом на стене. Писала она, в основном, всякие гадости: «Спайк – дура» (в оригинале фраза звучит иначе, но не будем дискредитировать маленькую девочку) или «23.06. Эмму выпороли. И правильно сделали». Были тут и совсем старые надписи. Когда место заканчивалось, Кира либо отдирала обои дальше, либо шаркала рукой по стене, стирая старое. Второе она делала реже.

Еще она планировала убежать из пансионата. И это желание было таким сильным, что, казалось, оно вот-вот обретет материальную форму. Ну не мог Кирин отец, ее добрый, любимый папа отдать ее в такое ужасное место! Нужно было непременно вернуться домой и рассказать, что с ней происходило во время обучения!

Под кроватью, куда леди Спайк никогда не заглядывала, не потому что ей лень, а потому что ей, в сущности, было наплевать, Кира собирала одежду для побега. Штаны, мальчишеская куртка, ботинки и солдатский вещмешок. Все это она нашла за те редкие прогулки по городу в сопровождении воспитательниц, которые у нее были. Проносить их в комнату было труднее всего, но Кира оказалась хитрее, и каждый раз в ход шел новый способ. То она просила вернуться в комнату, из-за больной головы, то держалась рукой за живот или, вернее сказать, придерживала спрятанные там штаны, чтобы те не выпали из-под накинутого поверх пальто. Однажды ей совсем повезло, и она выпросила у мальчика на улице обувь и куртку, когда воспитательниц не было рядом. Кира просто пронесла это в свою комнату и положила под кровать, никто ничего не видел. Вот так повезло! Она знала, что, если это найдут – будут бить. Бить до крови, может, до потери сознания, но ведь не должны найти…

Ох, как не хватало ей в ту минуту кого-нибудь родного рядом.

Кира вспоминала, как до смерти матери все было иначе – как тогда, на даче, слыша раскаты грома, она – маленькая картавая девочка – с воплем «глоза!» прибегала в спальню двоюродного брата и, становясь теплым одеяльным айсбергом, забиралась к нему в кровать, впадая в летнюю спячку до самого полдника – ровно до тех пор, пока Влад, несколько раз потрепав ее по голове, ни скажет на старомодный манер, что «чай-с уже подан». И тогда спустившись на веранду, они рассядутся за столом, покрытым выцветшей клеенкой, ведь окна выходят на южный сторону, и, налив горячий кипяток в блюдца, будут, сладко прихлебывая, чаевничать…

Бежать она собиралась совсем скоро, нужно было вернуться к папе, туда в загородный дом. Для этого необходимо лишь поймать автомобиль, оттопырив большой пальчик, или раздобыть билеты на пригородный поезд, или… Как он решился отдать свою единственную дочь сюда? Да, он потерял жену, и ему, наверное, тяжелее, но почему…?

Иногда желания обретают покровительство мысли, и тогда позыв превращается в идею, а идея в план. А мы всегда живем по плану, потому что нам кажется, что все, происходящее потом с нами – единственно правильный путь. Ведь мы герои. Мы родились и выросли на историях про рыцарей. А рыцари убивают драконов! А значит мы и добрые и обязательно победим зло!

И жизнь нас дразнит, и сама дает то, чего хочется именно сейчас. Стоит куда-то поспешить и тут же на остановку походит нужный трамвай или омнибус, или мы хотим поговорить с человеком, а он сам пишет письмо или даже (подумать только!) попадается случайно на улице. В городе, где столько людей, попадается тот единственный…

Так и Кира: всегда она знала в какую минуту, где надо быть, и все складывалась вокруг так, будто кто-то невидимый взял ее руку вел за собой сквозь неразрешимый, путаный лабиринт времен и пространств. Как маяк, этот кто-то освещал путь от станции к станции и дальше. Видеть этот маяк – особый дар, которым обладают только ребенок или волшебник. Может, Кира была и тем, и другим? И потому, повзрослев, не разучилась видеть свет. Быть может теперь этим маяком был Влад, ведь он забрал ее к себе, став частью ее истории?

Влад улыбнулся, глядя, как сестра напряженно думает о чем-то ему неведомом.