Сегодня метеорологические условия продолжит определять тыловая часть циклонического вихря. При облачной с прояснениями погоде пройдут кратковременные дожди, и станет прохладнее.

Ртуть в термометрах не поднимется выше отметки в 19° тепла. К вечеру погода ухудшится, будет пасмурно. Ветер порывистый 15 м/с. Атмосферное давление будет меняться мало и составит 750 мм ртутного столба, что ниже нормы.

В последующие дни горожан ждет ухудшение погоды, с запада движется циклон, гребень которого будет над городом в середине недели. Ожидаются дожди.

Метеорологическая сводка

I like the way you hold the road.

Mama, it ain't no sin1

Led Zeppelin

Раздалось шипение и полыхнула вспышка. Клубы магниевого дыма расползались по ателье как маленькие облака. Почему-то весь красный, фотограф с растопыренными, моржеподобными усами вылез из-под темной ткани, как актер, вышедший напоследок из-за кулис на сцену, чтобы поклониться зрителю.

На черно-белом снимке трое: еще пока молодой мужчина с тростью под мышкой, худая бледная женщина с острыми, угловатыми локтями, сидящая на стуле, при этом ее богатое викторианское платье, сшитое по последней моде, небрежно, но не вульгарно задирается, обнажая щиколотки, и на руках у женщины – новорожденная девочка, укутанная белой простыней.

Пройдут годы. Фотография выгорит и затрется. Некогда проявленные лица утратят былую четкость и белизну, сделаются похожими на привидения. Особенно пострадают углы – они изомнутся в засаленных грязных мужских руках, когда те будут передавать снимок друг другу где-то в окопах Европии. Забившаяся под ногти земля останется мазками на краях фотокарточки.

Трясущиеся пальцы – все в нарывах и ссадинах – бережно стряхнут крошки земли с тусклых лиц троих людей – значит, фотография прошла по кругу и вернулась к хозяину.

Хозяин фотографии похож на молодого мужчину со снимка, только постаревшего и исхудавшего. Прислонившись к стене окопа, он будет дремать после бессонной ночи. Ночи, когда враг вытравливал их газом из укреплений. Одна его рука перевязана обгорелыми тряпками с засохшими пятнами крови, другой он подпирает плохо подстриженную голову с обвисшими усами, которые придают лицу унылое выражение. Приоткрыв красный воспаленный глаз, он что-то пробормочет и снова погрузится в тревожный сон.

Пройдет офицер и даст распоряжения о скором наступлении. Здоровая рука еще раз достанет фотографию из нагрудного кармана шинели и погладит фигурку жены, коснется светлой головки маленькой дочери. После этого снимок быстрым движением дрожащей руки отправится в нагрудный карман, на то место, где должны висеть медали.

Потом эта грудь поползет по влажной и холодной земле, изрытой колеями автомобилей и танков, изъеденной воронками ручных гранат, а руки будут перерезать колючую проволоку.

Позже уставшие ноги неуклюжими шагами войдут в маленький городок. Командир отдаст приказ отнимать у жителей продовольствие и теплые вещи. Солдаты разбредутся по домам, а вечером лягут спать, растопив печки мебелью и книгами.

В ту ночь бомбардировщик сбросит фугасные снаряды на черепичную кровлю жилых домов, часовни и ратуши. Бомбы пробьют крыши и стены. И когда начнется пожар, люди и лошади будут кричать и метаться в разные стороны, не понимая, куда им деться от пламени и дыма. В суматохе кто-то попытается стрелять, но непонятно в кого.

И все-таки среди хаоса битых стекол и кирпича, запаха пороха, и искореженных трупов фотография уцелеет.

На следующее утро, когда влажными пятнами на тлеющую землю выпадет первый снег, солдата найдут и отнесут в полевой гошпиталь. Так фотокарточка вместе с ее хозяином вернется на родину.

А через месяц, выписанный из больницы мужчина, хромая на одну ногу, подойдет к свежевскопанной могиле на загородном кладбище.

Бледная женщина с угловатыми локтями работала в больнице, когда снаряд попал в хирургическое отделение. Странно: воевал – он, а умерла – она.

Гроб медленно опустят в узкую, как бы тоже угловатую, яму под монотонную речь черного человека. Сначала засыплют землей, потом снежная зАметь закончит работу, начатую могильщиками. Мужчина будет держать за руку девочку семи лет. Морозный ветер растреплет ее светлые волосы, горло будет распирать слезный ком, но обветренные щеки останутся сухими, а голубые глаза – ясными.

– Что это у тебя там? – соседка по каюте, маркиза де Феррер заглянула через плечо Кире и увидел старенькую помятую фотографию. Загоревшееся секунду назад любопытство маленькой и проворной маркизы тут же потухло. Кусок старой картонной бумаги далек от того, что ее действительно интересовало: драгоценностей, украшений, платьев и кавалеров.

– Мари, это… – хотела сказать Кира, но, не увидев интереса в глазах подруги, тут же передумала.

Мари де Феррер ловким движением защелкнула крючок серебряной цепочки на шее. Кирин взгляд на мгновение задержался на переливающейся линии.

– Ты чего так смотришь? – Мари перехватила ее взгляд. – Нравится? Красивое, правда?

Но не успела Кира что-либо ответить, как маркиза уже сняла цепочку и теперь протягивала ее соседке.

– На, забирай!

– Нет, что ты! Я не могу!

– Мне еще заставлять тебя! – Мари в шутку нахмурилась и тут же расхохоталась. Эмоции на ее лице сменялись быстрее, чем коллекции одежды в модных домах Парижа. – Это подарок! Чтобы наше путешествие хорошо закончилось! Цепочка волшебная, кто ее носит, в беду не попадет! Она удачу приносит!

– А ты? – растерялась Кира.

– Да у меня еще тысяча таких! Бывшие ухажеры надарили целый сундук! – отмахнулась Мари. – Пойдем! Скоро ужин, а ты, милая, еще нисколечко не одета. – И она, взяв тушь, отошла к зеркалу.

Кира, смущенная неожиданным подарком, осталась неуверенно стоять посередине каюты с фотографией в одной руке и цепочкой в другой. Помедлив, она наконец застегнула цепочку на шее, не так быстро и ловко, как маркиза, но все же привычным, женским и женственным движением, а фотографию убрала в клатч, откуда та и была извлечена ранее, и стала собираться к ужину.

Темно-синяя гладь в круглом окошке иллюминатора заполняла собой все пространство до горизонта, которого на самом деле не было – просто всполохи перистых облаков в отблеске заходящего солнца прочерчивали нечеткую границу между воздухом и воздухом.

Судно чуть сменило курс. И сразу показался розовый разрыв закатного облака. Перья и кудри проступали сквозь вечернюю пелену, и тысяча стрел красного шара все слабее пронизывали кучерявые или наоборот хлесткие и как бы порванные частицы того, что еще несколько минут назад было небом. Вьющийся свет отражался по форме ясно-голубого зрачка. Блеск, слишком яркий, чтобы не зажмуриться, сначала ударил в глаза, причем с такой силой, что осталась одна только белость, но потом отступил, и из-под него постепенно вышли тяжелые, но хрупкие, как весенние цветы, очертания небесных изгибов.

Словно неф храма, сводились над головой, переплетаясь загадочным узором, витиеватые орнаменты туч. Чуть ниже курса, которым шло воздушное судно, недавно пролетел маленький самолет – ветряной шлейф его крыла растрепал полы ночной рубашки заката, задрав ее вверх, отчего стыдливому небу пришлось бы прижимать рубашку руками к бедрам, если бы оно только знало о похотливых желаниях летчика заглянуть под перистые кружева облаков. Пролетел и птичий клин, возвращающийся из южных стран, как майский флигель, говорящий о приближении лета. И тем, кто сейчас стоял на земле, верно, хотелось задрать голову и смотреть, смотреть, смотреть, а лучше просто наплевать на законы физики и гравитацию и оторваться от земли, на которой замерли другие такие же зеваки, пораженные этим обнаженным светом, и взлететь, так чтобы шум и суета города осталась позади…