— Умоляю тебя, замолчи… Мне тяжело… Я скажу тебе… Только не говори, не повторяй… Это был страшный сон…
— Ах, сон?! Ну, конечно… Все женщины видят страшные сны… И моя… госпожа Фридерикс тоже их часто… Впрочем, что я глупый вздор молоть стал… Разве можно сравнить вас обоих?.. Небесная звездочка и… факел… пожарного… Ну, говори твой сон… Интересно слышать…
— Хорошо. Я скажу. Только вперед прошу, обещай никогда не говорить и не думать ни о какой короне…
— Странно… И тут, смотри, мы сошлись… Хотя мое решение зависит не от сна… Оно подсказано одним черным делом рук человеческих… Я тебе скажу… Но говори ты раньше.
— Хорошо… Я скажу. Это недолго. Только очень печально. И повторялось несколько раз… Вот отчего я так и волнуюсь при одной мысли… при воспоминании… Слушай, любимый мой князь… Ты же знаешь наш кафедральный костел св. Яна? Так вот я была в нем… и молилась святому и Пречистой Деве… О тебе молилась… и о своем счастье. Темно совсем под высокими сводами, только в черном мраке между колонн горят огоньки лампад вечных перед ликом Господа Иисуса и Его святых… Пригляделась: ты, мой Константин, тут рядом со мною распростерся ниц в молитве. Как-то не удивилась даже я, что в нашем костеле молишься перед Нашим Кротчайшим Иисусом… Словно забыла, что ты не веришь так, как меня учили… как верю я! И кажется мне при этом, что мы не чужие, как сейчас вот, а повенчанные, муж и жена!.. Подумай, что иногда присниться может бедной, глупой девушке которая так сильно любит…
— Сон в руку случается, малютка моя. Но я не вижу пока ничего страшного… для меня, по крайней мере… Такая женушка, как моя Жанета, меня не испугает…
— Постой, сейчас… Сразу случилось, как во сне, но я тут же в себе узнала: почему мы здесь молимся, в самом алтаре, куда и войти нельзя женщине…
— Кроме царицы, Жанета… кроме моей крулевы…
— Вот, вот: поняла я, что мы оба молимся перед коронованьем. Тебя короновать должны. А ты собираешься и меня увенчать… Сумасшедший сон… Право, если я и думала когда-нибудь видеть венец на этой благородной голове… — она коснулась своими трепетными, нервными пальчиками его лба, — то о себе уж нисколько и не мечтала никогда!.. Поднялась я с земли, оглянулась, а уж весь костел горит огнями, полон несметной толпой. Все красивые сильные воины, наши военные. Дамы на хорах. И с такой завистью смотрят вниз на меня… А я прижалась к тебе плечом. И счастлива, горжусь тобою… Епископы в золотых и кружевных, белоснежных ризах… Музыка неземная. С купола хор ангелов звучит, еливаясь с этой музыкой… Нунций папы в пурпуре, в полное славе, с золотым посохом в руке осенил тебя святым Крестом… потом меня… И подошел ряд людей. Впереди похожий на яснейшего круля нашего, на императора Александра, не только совсем старый, согбенный, с широкой белой бородой… Вот как вы рисуете своих апостолов и святых… «Корона российской империи!» — возгласил нунций… Взял высокую, вроде митры, вашу корону и надел на тебя. Подошел второй, похожий на твоего Куруту. Только одетый иначе, вроде византийских воинов. Я видела рисунки в пансионе. Он подал широкую золотую корону обручем. Нунций принял: «Корону Византии!» И одел сверх митры. Третий подошел, одетый вроде второго, но с мехами на плечах, на поясе, загорелый высокий… Стройный такой… И лицом похожий на знакомого моего, полковника Лукасиньского… Я говорила тебе, помнишь? Мой бывший претендент…
Константин, нахмурясь, только молча кивнул головой.
— Нунций принял от него легкую, жемчугами унизанную корону, надел поверх прежней: «Корона Дакии и Албании!» И четвертую, узорную, кованную корону принял от человека, одетого в чудный рыцарский наряд, в латах из вороненой стали с золотом и каменьями: «Корона Швеции». Три венца уже лежали на высокой митре как венцы на тиаре святейшего отца, папы нашего в Риме. Пятый выступил вперед, в старинном кунтуше, с дорогой саблей, в сверкающем шлеме и булава в руке. А другой рукою подал нашу, старую корону… Это князь наместник.
— Ба, и безногий «зайчик» пришел во сне к тебе?
— Пришел. Только не безногим. Помолодевший, здоровый, крепкий. Склонил колени, подал корону нунцию. Тот поверх всех ее надел на голову твою… И запели еще слаще голоса, сильнее загремел орган… Все крикнули: «Виват!»
— Что же тут для тебя страшного, не пойму никак?.. Пока все красиво… Как будто даже и хорошо… Особенно для такой гордой души, как твоя. Что я говорил тебе порою о самом себе, ты и увидела в спутанном сне твоем…
— Да, гордая у меня душа… Но за тебя… за моего милого князя гордится она и жаждет всего великого… Не скрою: я хочу видеть тебя на высоте… Но то, что мне снилось… Сейчас я кончу… Вот я уже готова была тоже склонить колена перед тобою, перед моим повелителем, перед царем души моей… Вдруг…
Девушка и теперь сразу побледнела, словно видя наяву что-то страшное:
— Все четыре венца зашевелились. Это были золотые окоченелые змеи, а не короны царские… И одна за другой, начиная с нижней, вытянули шейки… и ужалили тебя вот… сюда…
Она указала место на виске, у самого глаза, где необыкновенно выпуклый лоб Константина, покрытый ожирелой, толстой кожей, образовал как бы слегка покатый навес над нижней частью лица. Вообще, эта выпуклость лба и всей верхней части черепа придавали голове Константина форму, напоминающую шампиньон с вершиной, слабо развившейся и сдавленной по бокам.
При словах Жанеты, при ее жесте, ужас, который теперь отражался в движении, во взгляде девушки, передался невольно и Константину. Он тоже поднял машинально руку и спросил негромко:
— Сюда?.. Странно… У меня так часто и сильно болит именно здесь… Я тебе говорил… Странно. И все?
— Нет. Еще страшнее потом… Я видела: ты умер, как только змеи ужалили тебя… Но не упал, а продолжал стоять… И никто не заметил, что ты мертв. Шел обряд… Ты двигался, склонял голову и колени, говорил что-то… Но уже мертвый… И снял с себя ужасную тиару… сделал мне знак… Я хотела бежать. Ноги мои не слушали меня… Крикнуть!.. Голос не выходил из груди. Оцепенелая, не могла я даже шевельнуться, сделать знак от ужаса… Только глядела… Потом колени подогнулись. Я склонилась тихо, а сама глядела… Медленно ты опускал мне корону над головой. Вот она на мне… Ледяным кольцом сжимает голову… Но змеи меня не жалят… Только кольцо сжимает сильнее, сильнее… Мозг стынет. Череп, чувствую, поддается под тяжестью… Раздавленная, склоняюсь я… и умираю… А меня подняли… повели рядом с тобою… И мы идем так тихо… оба мертвые… И подвели нас к двум тронам, которые стояли в подземном склепе. «Здесь они будут царить! — сказал чей-то тихий страшный голос. — Замуруйте их… Мертвые, но живые будут сидеть они здесь века и царить в царстве смерти…» И нас стали возводить на троны… Усадили, ушли. Начали замуровывать нас… Камни ложились рядами. Я вне себя крикнула и проснулась…
— Правда, тяжелый сон… Кошмар…
— Но почему же я несколько раз видела этот кошмар… этот самый? — с неподдельным ужасом прошептала Жанета, совсем прижавшись к нему.
— Несколько раз? Да, странно… Успокойся… Ты и сейчас дрожишь, моя птичка.
Ласково, тихо стал он гладить рукой ее мягкие душит стые волосы, теперь рассыпанные волной по плечам…
— Конечно, сон твой никакого значения для нашей судьбы не имеет… Тем более, что я и не собираюсь носить российской короны… либо какой иной…
Говоря эти слова главным образом для успокоения суеверной, встревоженной девушки, Константин сам прислушивался к ним, как будто хотел проверить: какой отзвук они найдут в его собственной душе? Слишком часто думал цесаревич о будущем, когда ему, по смерти брата Александра, придется решить: царить или не царить? Но он теперь не успел прислушаться к собственным мыслям и ощущениям, так быстро девушка подхватила его слова;
— Не будешь носить короны? Почему? Ты мне не говорил… Разве есть что-нибудь? У Александра ожидается наследник?.. Но ведь императрица…
— Да, они так же далеки друг от друга, как я от моей благоверной, хотя и живут рядом… Не в этом дело, милая. Пока ничего еще не решено. Могу открыть тебе лишь одно, что касается меня лично… Помнишь, когда мы говорили о печальном детстве нашем, о нашей семье… Я открыл тебе, как погиб мой император-отец! Тогда же я поклялся в душе и сказал самым близким друзьям и брату Александру, что ни за что в мире не надену на себя корону империи, обагренную кровью моего отца!
