Отступив из Варшавы на Гуру, на Пулавы, без всяких помех подвигался цесаревич к русской границе, куда и пришел скоро со всем своим отрядом.

Тяжелы казались эти переходы в стужу, порою без провианта для людей, без корму для коней…

Так возвращается на родину изгнанный из Польши бывший ее полновластный хозяин, когда-то наследник стольких корон!

Блестящим, сверкающим сном развертываются перед ним порою прошлые дни.

А теперь?..

Избегает взглянуть на жену Константин. Сколько лишений безропотно, твердо выносит эта кроткая, святая женщина?! Всего три рубахи насчитывается сейчас в гардеробе светлейшей княгини Лович. И остального не больше!

Но не жалуется, молчит гордая женщина, всегда спокойна. Даже старается влить бодрость в мужа, который совсем пал духом.

Свежий воздух, движение, подъем нервов совершили чудо: упорная болезнь княгини, которую не могли облегчить лучшие врачи Европы, словно испугалась лагерной, тяжелой жизни и оставила свою хрупкую жертву. Поправилась княгиня, пополнела. Желудок, тело, голова все поздоровело. Это немного утешает мужа. Но еще столько есть горького, что осилить не хватает возможности…

Вот и граница пройдена.

До Витебска по белорусскому тракту добрался Константин.

Здесь в июле 1831 года и остановился он на отдых в доме генерал-губернатора, князя Хованского.

Но и отсюда гонит судьба. Долго оставаться опасно. Холера свирепствует в городе и кругом, особенно среди войск, которые здесь на постое.

Странное и страшное совпадение смутило душу цесаревичу, как смутило оно многих других.

Явился к главнокомандующему Дибичу флигель-адъютант Николая, граф Алексей Федорович Орлов, объявил волю государя: сдать команду Паскевичу, так как действия Дибича показались не достаточно энергичными в Петербурге…

Исполнил приказ огорченный генерал. А через день его не стало…

— От молниеносной холеры скончался в несколько часов! — объявили всем.

Не верят почему-то люди, угрюмо покачивают головой.

— Мир праху храброго воина! — молитвенно отозвался Константин, когда дошла до него весть. — Не берегся старый боец, жил близко к солдатам своим… Вот и поплатился!

Однако заволновался цесаревич, объявил что выезжает немедленно в Петербург. Не ради себя, ради жены. Там легче уберечь ее от заразы…

Но сам мало бережет себя Константин. Даже плохо слушает советов княгини и своих врачей.

— Мне не нужно мое здоровье теперь… Для чего оно? — повторяет нередко цесаревич. — Только вот ее жаль… А то бы я и сам…

Не досказав, умолкает угрюмо.

Но когда тут же, в Витебске, почуял, что нездоровится ему на самом деле, заторопился, только и твердит:

— В Петербург едем скорее, мой друг! Не надо мешкать, княгиня. Там и врачи хорошие, и все… Да и тебе там будет безопаснее… Особенно, если я…

Смолк. Собираться стали в путь.

Но нездоровье быстро усиливается, как ни борется с ним крепкий еще телом Константин.

Неожиданно и сюда примчался граф Орлов, прозванный «черным вестником» после внезапной кончины Дибича.

— Государь узнал о намерении вашего высочества поспешить в столицу. Но по его мнению — сдача Варшавы близка. Его величеству желательно было бы, чтобы ваше высочество первый вошли в покоренный город, как бы для возмездия, для устрашения тем, кто посмел восстать против вашего высочества и самого государя нашего… Так мне поручено сказать!

Говорит Орлов, а сам глядит на Константина. И больно ему видеть печать смерти на этом лице.

Хотя и не сдается болезни цесаревич, на ногах еще, но едва крепится…

Однако слова «черного вестника» как будто силы придали Константину.

Почти гневно заговорил он:

— Я здесь не останусь. Повезу княгиню в столицу. А там поглядим. В Варшаву я не вернусь больше никогда! Так и передать прошу. Дай Бог и отсюда ноги унести. Так передайте бра… его величеству. Жены я ни под каким видом одной не оставлю. Это мое неотменное решение, на которое я имею право. Так и передать извольте его… величеству!.. Я не мальчик! Полвека служу верой, правдой! Я… Вот-с! Я сказал… Вы так…

— Не горячись, мой друг! Вредно тебе! — молит княгиня.

— И не думаю я… Только зачем раздражают меня, дразнят, как… Мне тошно и без того.

Пожал молча плечами граф Орлов, откланялся. Уехал.

— «Черный вестник»! Мертвечину почуял! — ворчит Константин. А сам бледный, без сил почти валится в кресло.

Успокаивает его жена, дает лекарство. Плохо ему совсем.

Ночь наступила, последняя, долгая ночь.

На рассвете — все собрались к умирающему.

Стонет в бреду Константин. Сразу осунулся, исхудал ужасно… Не узнать его.

— Скорей, скорее… собирайтесь… Едем! — протяжно повторяет он. — Тут — смерть! Скорее… тут отравят! Последний только переход остался… Последний… Домой, скорее…

Бледна стоит княгиня, даже слез нет у нее на глазах. Кругом все молчат, потрясенные: врач, Поль, Курута… все, кто мог войти в этот покой муки и смерти.

Стонет, мечется умирающий… Не хочет это большое, мощное тело расстаться с жизнью… трепещет. Руки — ловят что-то… Воздуху не могут набрать запекшиеся губы.

Вот затих. Наступило минутное облегчение.

— Жена… ты здесь?.. Не вижу!.. Руку дай… В Петербург скорее… Я умираю. Да, да, не спорь! Уезжай, как только умру… А там… скажи брату: умирая, молю его… простить поляков… не карать их… Про…

Снова судороги, жестокие муки потрясли больного…

Не приходя в сознание больше, так он и затих.

В 7 часов 30 минут вечера 15 июля 1831 года — Константина не стало.

Не долго пережила его княгиня Лович.

Поселясь в Петербурге в Царскосельском дворце, где царская семья радушно приняла в свой круг вдову цесаревича, — тихо угасала княгиня, никому не жалуясь, только по-старому в молитве находя утешение.

Через четыре месяца после кончины мужа, 17 (20) ноября в 2 часа утра она незаметно скончалась, словно уснула.

В Царском селе, в костеле св. Иоанна Крестителя схоронили прах Иоанны Грудзинской, княгини Лович.

Поль был также обласкан государем, особенно, когда остался круглым сиротой.

Назначенный флигель-адъютантом, он женился, умер в преклонных годах, но мужского потомства не имел.

Так прекратился род младшего внука Екатерины Второй, который не только не оставил после себя мировой памяти, но даже умер, окутанный тенью печали и забвенья людского…

Мы встретимся еще и с цесаревичем, как и с другими лицами, деяния которых правдиво описаны на страницах нашей повести, когда выйдет книга об «Осажденной Варшаве».

Между ночью бегства из Бельведера и смертью цесаревича, конечно, ему пришлось пережить много тяжелого и опасного…

Но здесь пришлось изобразить только «последний переход» Константина из этой бурной, земной жизни в иную, совсем неизвестную.

Мир ему и всем, кто на земле боролся и страдал!