Его воздушный флот -
Вражда низин, оплот богов -
Покорный пению ветров,
Не раз в лихой набег
За край небес,
В восход, в закат,
В глухую ночь вплывал.
Большой добычей обладал.
Владел он всем:
Удачей, властью, уваженьем,
Железом, златом и углём,
Людьми, животными, зерном.
Детьми он не был обделён.
Два сына были у него
И девять дочерей...
К семи часам вечера нас накрыло дождём. Какое-то время было явственно видно, что мир рассечён пополам: на привычное нам и живое; и на поглощённое и переработанное мглою - холодное, влажное, периодически громыхающее и посверкивающее сгустками злобной и чертовски опасной энергии. Потом всё растворилось в обступившей нас пелене.
Капитан "Кита" приказал сбросить балласт, чтобы хоть как-то компенсировать уменьшение высоты - дождь бил упругими струями, наполнив избыточной тяжестью всё, что могло впитать в себя влагу.
Нас несло вместе с грозой. И теперь наши судьбы находились в руках Бога Бензиновых Двигателей, которому механики не переставая бубнили молитвы. Только моторы могут нас вынести. Курс наш лежал почти перпендикулярно направлению ветра, и если бензин не закончится, если не откажут беснующиеся под кожухами лошадиные силы, если не полетят редуктора и водород не взорвётся над головою, если резким нисходящим потоком нас не ударит об воду, если деформация оболочки, не компенсируемая даже подкачкой воздуха в баллонеты, всю эту летающую конструкцию не угробит, то... то мы спасёмся.
Гондолы раскачивало. И мне было трудно представить, какие нагрузки приходятся на оболочку. В воображении с надоедливым постоянством рисовалась картинка, как она разрывается, подобно бумажному пакету, в который натолкали слишком много всего. В каждое громыхание грома мне казался вплетённым треск рвущейся ткани. Вокруг всё сверкало. Извивы зарядов плели замысловатую сеть. Было светло словно солнечным днём. Вода стекала с "брюха" дирижабля в гондолы каскадами и проникала за шиворот холодными пальцами. Дождевики не спасали. Температура упала. По телу ползали ледяные мурашки. Пальцы мёрзли, и челюсть, словно поддаваясь какой-то вибрации, тряслась так, что стук зубов, казалось, заглушал даже грохот карданных валов.
В моторной гондоле было несколько суше. Там, помимо механиков, пристроили Хаврония, Люси и Конттуина, и ещё кое-кого из смотрителей.
Люди, незадействованные непосредственно в управлении, фанатично молились. Изредка до меня доносились слова "...будь милостив к нам..." вперемешку с заклинаниями из технических формул, что-то про электростатику, взрывоопасную кислородно-водородную смесь и руку Доподлинного.
Через час отказал один из моторов. Засорился какой-то клапан (злополучные клапаны!), и кто-то говорил ещё об образовании кристалликов льда в трубах водяного охлаждения.
Спустя какое-то время такелажмейстер - весьма стойкий парень - заявил об обмерзании оболочки.
Капитан приказал сбросить остатки балласта, что с заминкой (что-то где-то примёрзло) было исполнено.
Высотомер отмечал то полторы тысячи, то тысячу метров.
Воды внизу совершенно не было видно.
Мы шли сквозь фиолетовое сияние грозового облака. Все металлические детали набрали заряд и больно били искрами по неосторожным рукам. Оболочка над нами сверкала огнями, а над головами механиков, в лётных форменных шапочках с железной оправкой, светилась световая корона, похожая на нимбы святых.
Грохот грома. Блеск молний, струи дождя. И резкие шквалы...
Не помню, когда это закончилось. Переход был постепенным, но по сравнению с прочим кошмаром показался весьма кратковременным. Вначале сократилась сеть молний. Потом почти утих дождь. А потом... внизу проступило в лунных бликах прекрасное море, и мир вокруг показался необычайно спокойным. Даже пронзительный ветер стал словно другой.
Сдох ещё один двигатель. Нет, с ним всё в порядке - закончилось топливо. И это ужасно. Уже два часа, как забрезжил рассвет, и почти час как впереди обозначилась подёрнутая дымкой полоска земли.
Ветер сносил судно в сторону. И два надрывающихся двигателя оставались последней надеждой достигнуть намеченной цели.
Дирижабль терял высоту. Шквальные ветры его потрепали. Сдала ль оболочка, или это опять разболтавшийся клапан? Человеческий бог его знает. Тот самый бог, имя которого мы, фейри, поминаем исключительно всуе, ровно также как и чёрта, кузькину мать и прочих представителей людского фольклора.
Человеческий бог его знает. А может быть чёрт.
Такелажмейстер вновь ползал по оболочке. Команда, вооружившись гаечными ключами, существенно облегчила дирижабль, сбросив за борт пустые топливные баки, и теперь возилась с нерабочими агрегатами, снимая отдельные узлы, механизмы, детали и отправляя их в недолгий полёт к беспокойной поверхности моря.
Высота менялась скачкообразно.
1200... 1100... 900... 1100... 850... 900...
Мы снижаемся. Судно стало уже неуправляемым. Сморщенная оболочка являла собой столь жалкое зрелище, что нельзя было без содрогания пялиться вверх.
Действия экипажа проходили в удивительной тишине. Вернее в молчании: два оставшихся в ходу агрегата всё же урчали, выжигая последние капли топлива; громыхали редукторы; секли воздух деревянные лопасти огромных винтов. Земля приближалась. И всё это в полном молчании. В какой-то осязаемой боязни испортить всё неправильным словом.