Он взял свой портфель и сумку и пошел к подземному переходу через Краснозвездную улицу. Все стены перехода были заклеены объявлениями и листовками. Присобаченные к самому верху, чтобы их не содрали, выделялись листовки УНА–УНСО, отпечатанные крупным, жирным шрифтом. Николай остановился и стал их читать: «Становись в ряды украинской национальной самообороны… защищай Украину до последней капли крови… запись мужчин от 15 до 55 лет производится на улице…» Указывался точный адрес и телефоны. Другая листовка гласила: «Крым будет украинским или безлюдным!» В следующей вещалось: «Мы спасем Украину от коррупции. Все национальное богатство принадлежит народу и только ему! Долой неокоммунистов и прочих врагов с Батькивщины!»
Непосвященному или приехавшему впервые в украинскую столицу могло показаться, что он находится в стране, где идет война и, может быть, гражданская. Николай глубоко вздохнул. Эти листовки он читал и несколько лет назад. Они его не удивляли и не представляли для него интереса. Он к ним привык. Снова тяжело вздохнув, перешел на другую сторону улицы и вышел на автобусную остановку. Напротив белоснежной пеной взлетело вверх новое здание центральной научной библиотеки.
«Надо зайти туда, посмотреть новые диссертации, – машинально подумал он. Его профессией предусматривалось постоянное изучение всего нового в исторической науке. – И в архив надо зайти, порыться в документах», – продолжал размышлять он. Но это были вялые, рабочие думы, больше обязанность и привычка, чем творчество.
Он перевел взгляд на огромный, ярко размалеванный прямоугольный щит площадью метров пять на три, без картинки, который изображал что-то непонятно-абстрактное – желто-голубое. Но его больше заинтересовал не цвет, а крупные слова на щите: «Выбирают не Отчизну, а ее независимость!» Эта, для кого-то очень понятная по смыслу фраза, заставила его глубоко задуматься. Напоминало что-то из студенческой бессмыслицы, типа – «Шел дождь и два студента». А может быть, из раннего детства – детсадовское «Что вкуснее – шоколадка или конфетка?». Но смысл плакатного утверждения – что лучше выбрать – он так и не смог осмыслить, – получалась нелепая абракадабра материального и идеалистического. Вроде сала, которого нет в руках и дразнящего запаха водки, которую кто-то выпил раньше тебя. Нюхай горилку, – мечтай о закуске… может, так стоило понимать эти слова?
«Видимо, смысл этого лозунга не для моих пьяных мозгов, – решил Николай. – Лучше бы коммерческую рекламу разместили, заработали что-нибудь, а так получается, что хрен редьки не слаще. Где моя Отчизна, от кого независимость?..» И он перевел глаза на здание автовокзала, потом на мост, рынок… думать не хотелось.
Подошел автобус тридцать восьмого маршрута, и он влез в него. На шестой остановке – Амурская площадь, он вышел. За сарайчиком, которое несло на обрезе крыши отважное название «Витерець» – кафе или попросту забегаловка, в котором он когда-то аспирантом покупал бутерброды, громоздилось здание института повышения квалификации. Это была единая глыба из бетона и стекла, где каждый корпус здания наваливался на другой. Кто был в Артеке и видел Адаллары – две скалы в море – и смотрел на них в анфас, никогда бы не подумал, что это две отдельные скалы – они сливались в единую глыбу. Почти также выглядел и этот институт, только снаружи был затянут кафельной плиткой, выдававшей его искусственное происхождение, а ближний корпус заслонял остальные.
Николай решил не встречаться сразу же со своим научным руководителем – директором института, а вначале поселиться в общежитии. Он прошел через нарядный сквер, загаженный породистыми собаками, которых выгуливали их верные хозяева, и через две стеклянные двери вошел в общежитие. Здесь он знал все. Три года аспирантуры, частые приезды для работы над докторской диссертацией сделали его родным для всех вахтеров, уборщиц и других сотрудников обслуживающего персонала общежития. Вот и сейчас, слева, за вахтерской стойкой, его приветствовала раньше, чем он ее, Любовь Ивановна – рыхлая, лет под семьдесят, окрашенная блондинкой вахтерша.
– Вы приехали? – радостно, как бы спрашивая или утверждая, воскликнула она. – Здравствуйте! Давно вас не было.
– Всего три месяца! – так же радостно от того, что его знают, помнят и тепло принимают, ответил Николай, опершись на бордюр вахтерской стойки. – Здравствуйте, дорогая Любовь Ивановна! – и, зная ее словоохотливость, сразу же перехватил инициативу: – Как у вас жизнь и здоровье, Любовь Ивановна?
– У меня самой нормально, а вот внучка заболела – температура, понос…
– Дизентерия?
– Нет. Отравление колбасой и к тому же иностранной. Мы так за внучку попереживали. Я просто извелась!
Поняв, что у внучки болезнь позади, Николай, будто врач, посоветовал:
– Надо было дать ей попить марганцовки, и все бы прошло.
– Давали! – ответила Любовь Ивановна, суетливо продолжая разговор. – У нее другое дело. Не инфекционное, а какой-то вирус. Понимаете?
Николаю было приятно, что разговор шел просто, по-семейному, как у близких людей, знающих заботы друг друга.
– Понимаю, – ответил он, хотя ничего не понял.
– Она, бедняжка, так мучилась, пока мы лекарства доставали. У дочки и зятя денег нет, я всю зарплату отдала и еще призаняла на эти таблетки… все так дорого. Вы понимаете?
– Понимаю… – снова повторил Николай. Было жалко эту старушку в ее безмерной любви к внучке. Ему всегда было жалко обиженных и он посчитал нужным дать совет этой приятной бабушке, человеку, доживающему свой век. – Попробуйте своей внучке дать крутой чай со зверобоем. Все внутри стянет, и ваша внучка станет здоровой. Сам этим способом иногда пользуюсь, – Николай врал бессовестно. Никогда он не пользовался травами, а лекарства принимал только в крайних случаях, когда от болезни некуда было деваться. Но он знал, что человеку надо помочь хотя бы словом, посочувствовать, и тому непременно станет легче. Николай знал себя, – за последние годы он стал жесток. А сказать мимоходом приятное слово человеку – инстинкт, оставшийся от детских времен. Он потерял чувство сострадания, которое когда-то было естественным в его душе. Ныне осталась только боль за униженных и оскорбленных да форма благожелательного отношения к тем, которым живется хуже, чем ему. И он закончил: – Ваша внучка вылечится, Любовь Ивановна. Я в это верю. И вы не позволите ей больше болеть.
– Конечно, конечно! Я больше не позволю, чтобы моя внучка болела, все отдам. Тяжело мне после смерти мужа. Поэтому все отдам. Я хотела… – доверительно зашептала она Николаю, – выдернуть единственный золотой зуб, но дочка не разрешила. Но в следующий раз, если кто-то заболеет, выдерну этот зуб и сдам! Все для детей и внуков, лишь бы не болели. Зачем он мне нужен, не забирать же его в могилу… – сделала она простодушный от материнской любви вывод.
Николаю до глубины души было жалко старушку, и он решил перевести разговор от внучки в другое русло:
– А как ваше здоровье?
Любовь Ивановна встрепенулась, повела полными, но опавшими от возраста плечами и гордо произнесла:
– Я-то креплюсь. Здоровая. Ничто меня не берет.
– Все будет хорошо, – неопределенно успокоил ее Николай.
– А как ваша диссертация? Утвердили? – участливо, в свою очередь, спросила Любовь Ивановна. Здесь все знали о его заботах – он был как бы родным для всех.
– Пока нет.
– Сколько уж тянут? Пора бы… вон, Дмитрию Поронину больше года тянули. А он же, в отличие от вас, киевлянин! – Все вахтеры и уборщицы, не только Любовь Ивановна, знали проблемы своих аспирантов и искренне желали им успехов. Такая уж дружеская атмосфера сложилась в общежитии института повышения квалификации. Весь обслуживающий персонал, не имеющий в своем большинстве среднего образования, сердечно переживал за своих жильцов-ученых. Любовь Ивановна успокоила Николая: – Я думаю, у вас все будет хорошо. Надейтесь!
– Надеюсь. А комендант здесь?
– Да. Она должна быть у себя в кабинете. Проходите к ней, – Любовь Ивановна еще раз ласково, по-матерински, улыбнулась ему. Николай также сердечно улыбнулся ей в ответ, прошел по затемненному коридору и, не постучав, осторожно приоткрыл дверь в комнату коменданта. За столом сидела комендантша общежития – Мария Павловна, невысокая полная женщина лет сорока. Она подняла глаза от бумаг на скрип двери и посмотрела на входящего Николая. Ее губы раздвинула радостно-язвительная улыбка:
