«Да, нынче на улице науки праздник национализма!» – вспомнил он слова Леонида, своего недавнего попутчика по купе. Всякое упоминание в истории о дружбе с Россией считалось крамольным.

Поражение было очевидным, но теплилась маленькая надежда – может, удастся переменить готовящееся отрицательное решение в его судьбе?

Трамвай остановился на конечной остановке – Московской площади. Ее некоторые патриотично настроенные деятели предлагали переименовать, так как москальское название, по их мнению, унижает достоинство столицы и нации. Но правительство пока не решилось на такой шаг. Есть же в Москве Киевский вокзал, и остается под таким именем. А если вместо Московской площади будет площадь имени Петлюры или Бандеры? Получалось все-таки некрасиво в отношении своего ближнего соседа, который улицы и площади, названные именем Тараса Шевченко или Богдана Хмельницкого, переименовывать не собирался.

Николай вышел из трамвая и под ярким, нежарким осенним солнцем потянулся, расправляя свое занемевшее от долгого сидения на холодном железном кресле, тело. Потом двинулся к скверу посреди площади и свернул к находившемуся рядом пивзаводу. Здесь, за высокими стоячими столиками, горожане поглощали из бутылок пиво. На разлив, из окошка ларька, пробитого в стене пивзавода, пиво почему-то не продавали. Зато продавали водку на разлив в этом же окне, вместе с пивом в бутылках. Достаточно непонятная система продажи пива и водки, придуманная пивзаводом. Посетители распивали водку из бутылок, купленных на рынке, который располагался рядом – там она дешевле. Очередь была небольшая, и Николай, купив пять бутылок пива, встал за столик. Четыре бутылки положил в полиэтиленовую сумку, а одну открыл о край стола.

«Стал заправским алкоголиком, – невесело подумал он о себе. – Ни дня без спиртного не могу прожить».

Он оглядел стоящих напротив него трех мужиков разного возраста – от сорока до шестидесяти лет. Видимо они знали друг друга и, распивая из одного стакана бутылку водки, запивая ее пивом, вели беседу. Николай, медленно поглатывая из горлышка пиво, стал прислушиваться к их разговору. Самый младший из них, лет сорока, рассуждал:

– То, что я нахожусь сейчас в бесплатном отпуске, имеет хорошие моменты. Я стал больше думать, читать, смотреть телевизор и заметил, что стал умнее. Не верите? Вот мое честное слово! Раньше я так за этим чертовым конвейером изматывался, донельзя! Приду домой, упаду и спать. Жена недовольна, детей не вижу. А сейчас, как завод встал – и я стал человеком. И жена довольна, и с детьми по-умному беседую…

– Хорошо, что по-умному беседуешь, – прервал его постарше, лет за пятьдесят, – но в голове-то у тебя реденько. Не перебивай, я тебя давно знаю! Ты на стройке правильно гвоздя вбить не мог. А потом действительно поступил правильно – конвейер, гайки крутить… там ума не надо. Но вот как жить сейчас без зарплаты? Как?

Так я вон – на рынке… разгружу кому-нибудь. Надо – погружу. Нас бригада. На хлеб выходит. Этим детей не обижаю. А жена у меня постоянно работает… правда, получку не вовремя ей дают. Но перебиваемся.

Более пожилой, лет под шестьдесят, больше молчал. Наконец он высказал мысль, показавшуюся Николаю интересной.

– От нас, старых дураков, и молодым житья нема. Кто ж нами руководит? Старье. А чем человек старее, тем он становится не только мудрее, но и глупее, наглее, подлее и все остальное. Жили при социализме – было хорошо. Всем работа, вовремя зарплата, льготы какие-то. Стали жить при капитализме – нет работы, нет зарплаты, нет льгот. Вот вы помоложе, и думайте – что лучше? Социализм, который мы вам построили, или капитализм, который вам строят те, кто строил социализм? А они ж постарели, а значит – стали подлее и все остальное… – снова повторил он свои, ранее сказанные, слова.

Помоложе, видимо, был обижен данной ему оценкой и закипятился:

– Нечего меня нехваткой ума попрекать! Сам об этом знаю. Но вместо ума я могу работать, как вол, и меня начальство всегда ценило и в пример вам, умникам, ставило. Но это было раньше. А сейчас у меня нет начальников, я сам себе начальник. Нынешняя работа мне нравиться. При социализме я за колючим забором восемь часов вкалывал, не имел права за ограду выйти… а сейчас – свободен! Вон крикнут, и пойду работать – выкидаю машину с овощами и деньги в руку… – он вроде бы задумался и закончил свою мысль неожиданно: – А на конвейер, в завод я больше не пойду. Не хочу. Хочу свободной работы. Устроюсь грузчиком в магазин. Мне уже обещали. Только на лапу много надо давать. Но ничего, найду гроши. В магазине, когда нет зарплаты, дают отовариваться. А значит, семья с голоду не пропадет. А там всегда можно что-нибудь подработать дополнительно.

Средний мужик снова возразил:

– Ну, а кто останется на заводе, когда снова хозяйство наладится? Нынче никто не хочет там работать. Все хотят только торговать, спекулировать и воровать.

«Прав мужик, – подумал Николай, посасывая из бутылки пиво. – А заводы вряд ли поправятся. Значит, рабочего класса не останется. Зря он о будущем беспокоится».

Самый старший продолжил свою мысль:

– А все же при социализме было лучше. Там я был защищен то партией, то профсоюзом. А сейчас партий и профсоюзов много, и все рвутся к власти и рвут на шматки бедную Украйну. А профсоюзы? Пакость! Раз зарплату не выдают, значит, нет профсоюзов! – пояснил он простецки. – А свою сильную державу мы никогда не построим, как нам обещают. Все политики хотят сытной должности, а значит, нет людей, преданных родине. – снова попросту объяснил он.

– А мне держава, всякая независимость до лампочки! – ответил младший. – Мне бы накормить семью, немного поднять детей и хватит. Я выкручусь, но на завод не пойду…

– Ты-то выкрутишься. А как быть тем, кто не сможет этого сделать? – уныло произнес средний. – Просто умирать или умирать ради политики? Тьфу! Што там осталось? – обратился он к старшему. – Дели в стакан!

Помоложе взял стакан с водкой и ответил:

– Ты ж дюже умный, можешь помирать. А нам, дуракам, работы хватит. Вон, видишь, пришли на базар машины. Побегу разгружать…

Он торопливо выпил свою долю водки, запил пивом и быстрым шагом пошел в сторону рынка. Двое оставшихся по очереди, из одного стакана допили водку. Некоторое время молчали. Потом старший, произнес:

– Живу, как собака. Думал – на пенсии отдохну. Ни черта. Приходится по ночам сторожем подрабатывать. А я ж фрезеровщик шестого разряда! Хотел на своем заводе поработать на станке. Хоть два-три дня в неделю. Ни хрена! Начальство не взяло. Другим, говорит, работы нет. Могу у них отобрать то, что еще осталось. Не нужен я им… а кому я нужен? – он тягостно вздохнул от заданного самому себе тяжелого вопроса.

«Да, – мысленно комментировал их разговор Николай. – Довели экономику до нуля. Никто никому действительно не нужен. Нужны только послушные люди. Молчать и сопеть! Соль сегодняшней правды».

Средний мужик, допивая пиво, задумчиво произнес:

– Вот у него… – он имел в виду ушедшего товарища. – Здоровья богато. А у меня такого уже нет. Никто не возьмет на разгрузку. Хожу на работу с надеждой – авось, она сегодня будет. Сегодня нет, завтра тоже не будет. Не привык я к такой жизни. Раньше лучше было.

– Было лучше, – согласился старший. – Тогда был социализм, а сейчас ни то, ни се. Национализм остался. Жаль, што пришлось дожить до этого времени. Лучше бы его не видеть.

Он выхлебнул остатки пива из бутылки. Николай также прикончил свою бутылку, и ему стало жалко этих работяг. И он утешил их:

– Не унывайте, мужики! Будет хуже.

Оба сумрачно посмотрели на него, незнакомого им человека, и старший беззлобно подтвердил:

– Сами знаем. Но за внуков больно. За што они страдают? За наши ошибки? Мы свое прожили. А как им? И уехать некуда, кроме как на тот свет. И туда не попадешь по-человечески – денег нет на проезд. Вместо гроба – полиэтиленовый мешок.

– Крепитесь! – немного насмешливо ответил Николай. – Страждущему воздастся… но потом. Понятно? Успехов вам!