Она справилась с тестом за десять минут и задвинула противень в духовку, не забыв засечь время. Двенадцать-пятнадцать минут на среднем огне, чтобы небольшие печенья успели приготовиться, но не были пересушены.

Настя снова вымыла стол, все использованные предметы, сполоснула и вытерла руки. Постояла, держа в руках полотенце и чувствуя себя немного опустошённой. «Кофе», — подумала она, заглянула в шкафчик и поняла, что банка пуста. Настя повесила полотенце на место, глянула на часы — у неё ещё было несколько минут — и полезла на антресоль, в «запасную» коробку. Там она всегда держала пачку-другую чая, зернового кофе и спичек, макароны, пакет риса, одним словом — стратегический запас. Она имела обыкновение планировать покупки и всегда закупала следующую упаковку, когда брала из запаса предпоследнюю.

На удивление, в этот раз она, видимо, забыла про кофе, потому что в «запасной» коробке его тоже не было. Снова попытался вспыхнуть гнев, но Настя сказала себе, что это ерунда. Сейчас она вынет из духовки печенье, накроет его салфеткой и сходит тогда в ближайший супермаркет, купит кофе. Полчаса туда-сюда, не о чем говорить.

Печенье удалось, как и всегда. Настя поставила на стол большую алюминиевую подставку, водрузила на неё противень и накрыла большой квадратной льняной салфеткой. Салфетка была с монограммой её прабабушки и досталась ей в числе прочего «приданого» на свадьбу. Настя вспомнила, как ей было неловко по этому поводу перед Сашкиной роднёй, потому что выглядело ужасно провинциально и по-мещански это вручение коробок с бельём и сервизом, но сейчас — сейчас она была рада всем этим салфеткам, пододеяльникам и полотенцам. Они пришли с ней в ужасный холостяцкий дом её мужа и, как маленькая тихая армия, завоевали для неё кухню, и комнату, и ванную.

Дождь кончился, но поднялся довольно сильный ветер. Небо было точно беспокойная речная вода, слои облаков всех оттенков серого бежали над головой, расточаясь на лоскуты и снова сливаясь в большие неровные полотнища. Мокрый асфальт покрывали опавшие листья всех цветов осени. Настя шла, сунув руки в карманы пальто и слушая, как глухо ударяют в дорожку её каблуки-шпильки. В такие дни она всегда приходила в пункт назначения с небольшим «гербарием», наколотым на каждый каблук. Раньше это её всегда раздражало, но сейчас она вдруг нашла это забавным и даже милым.

Утреннее потрясение слегка сдвинуло её взгляд на жизнь. Нельзя сказать, что она вдруг исполнилась благодарности за каждый прожитый миг (её всегда смешили тексты, в которых герой переживал такое), но как будто вдруг немного поменялись масштабы. Эта осенняя улица, эти листья, смешно наколотые на каблук, это тревожное небо с вуалями облаков — всё было успокаивающе настоящим. Асфальт был твёрдым и мокрым, и он держал собой её вес. Ветер был холодным и напитанным водой, и он весьма реально толкал её равнодушным плечом, как торопливый прохожий на переходе. Серые фасады были настоящими, и вывеска супермаркета «Экономь-ка», красная с зелёным, была дурацкой и настоящей, и люди в сырой одежде с капающими зонтами были настоящими. От них исходило тепло, они занимали место. Среди всего этого не могло произойти ничего необычного.

(Никто не пропал бесследно)

Настя зашла в магазин почти улыбаясь. Она взяла корзинку и прошла мимо полок, складывая в неё лимон, упаковку яиц, пару пакетов зернового кофе, коробку макарон-пружинок и пару пучков зелени. Ей пришло в голову, что надо докупить молотого чили, который тоже иногда шёл в печенье, и она направилась к стойке со специями.

Там стоял спиной к проходу какой-то невысокий парень, медленно проводя ладонью по коротко стриженному затылку и явно в чём-то сомневаясь. Застиранные джинсы, зелёная хэбэшная куртка с вышитым тигром и клёпками и «говнодавы» на толстенной подошве позволяли подозревать в нём старшеклассника, отправленного родителями в магазин и сейчас решающего очень сложную задачу наподобие «перец молотый или горошком, если не уточнили».

— Молодой человек, позвольте… — начала Настя, и тут парень обернулся.

Настя невольно шумно вдохнула и отшатнулась на шаг.

Глава 40.

— Т-ты, — сказала она с запинкой.

— Тео — на неё смотрела худая коротко стриженная женщина с неприятно-прозрачными серо-зелёными глазами. В ушах у женщины были серьги-гвоздики, имитирующие шурупы. А слева — надо же, прежде Настя этого не видела — обегала край глазницы черная хитро закрученная линия, заворачивалась в спираль на виске и спускалась немного вниз простым завитком.

— Нравится? — худая подняла руку, коснулась указательным пальцем своей скулы, обозначая направление на висок.

— Нет, — сказала Настя холодно.

— Это хорошо, — худая улыбнулась, и Насте вдруг показалось, что у неё во рту примерно три тысячи зубов. Это было чудовищно глупо, потому что её собеседница была последней, кого Настя в своей жизни могла бы бояться. Но эта внезапная встреча (почему она в городе? В блоге было написано — Лиссабон?) и эта татуировка (фу, надо ж такое придумать), и эта улыбка — как будто её собеседница что-то знает…

Настя расправила плечи, вспомнила про твёрдый надёжный пол под ногами и несомненную реальную корзинку с продуктами в руке. И сказала, подпуская в голос ещё холода, так, чтобы слова казались буквально заиндевевшими по краям:

— Не буду врать, что рада встрече. Кроме того, мне пора идти. Меня муж дома ждёт.

Худая стёрла улыбку с лица. Сказала:

— Всё врёшь ведь.

Жар бросился Насте в лицо, пальцы сжались. Она сказала, больше не изображая холод голосом:

— А ты кто такая, сучка наглая, чтобы меня…

— Да ну, хорош, — собеседница тряхнула головой, перебив её тираду в самом начале, — Дура ты, Настя. Я всего-то хотела тебе помощь предложить, что ж ты сразу кидаешься.

Настя не выдержала. Она так редко позволяла себе настоящий гнев, настоящую злость, она всегда была такой выдержанной, такой хорошо воспитанной, такой лёгкой в общении. Она всегда так старалась быть… так старалась…

Их разделяла всего пара шагов. Настя уронила корзинку на пол и шагнула вперёд. Что она собиралась сделать? Ударить её? Схватить за шею и придушить? Выдрать ей волосы?

Она успела только протянуть руки вперёд. На мгновение всё вокруг словно подёрнулось дымкой, или качнулось, как воздух над раскалённым асфальтом. Настя заморгала. Перед ней появилась озадаченная женщина в безрукавке работника магазина:

— Девушка! С вами всё в порядке? Девушка!

Настя посмотрела на неё. Потом на свою корзинку, которая удачно приземлилась на плоское дно тут же, возле её ноги.

— Вы хорошо себя чувствуете? — допытывалась работница.

Настя постояла, схватившись за щёки обеими руками. Лицо горело. Женщина подошла поближе и хотела было коснуться её плеча, но Настя быстро отшатнулась и резко сказала:

— Ничего! Ничего страшного. Голова… закружилась. Спасибо, я в порядке. — она подхватила корзинку и почти бегом устремилась к кассам.

«Это не алкоголь, и я вовсе ничего не забыла», — думала она, сидя на мокрой качели, прислонившись головой к ледяному поручню. «Это и в первый раз был не алкоголь». Она закрыла глаза. Металл леденил висок, и сейчас это было хорошо и приятно. Такой твёрдый, холодный реальный металл, по-настоящему обжигающий холодом её охваченную жаром голову.

Она впервые за много лет не просто вспоминала ту ночь на даче, но вспоминала её иначе. Вспоминала совсем другие вещи.

Прежде она всегда вспоминала, как много они выпили и как поздно ушли спать. Теперь она вспоминала то, какие вещи говорил ей брат. Как они обсуждали то, что не должны были обсуждать. Как она злилась и как ушла в дом. Как она проснулась от его рук на своём теле, как орала на него, и как он пытался закрыть ей рот, и бормотал — тихо, тихо, ну не ори, я больше не буду, ну чего ты, я ничего не сделал, ну!

И как она была уверена, что после того удара (отличного, в который она вложила весь свой пьяный гнев и лежащее под ним разочарование) он убежал. Убежал, конечно, ведь его точно видели утром знакомые — он ехал на электричке в город.