— Я понимаю, что тебе сложно обсуждать наши отношения, потому что они местами не вписываются в стандартные рамки привычной дружбы или любви.
Светка открыла рот. Закрыла.
— Ты не особо рассказываешь про своих родителей, но я сделала вывод, что у вас в семье не очень принято говорить о добрых чувствах и хорошем отношении, — продолжила Горгона.
— Не то чтобы, — слабо возразила Светка. Её мать очень часто бурно признавалась в любви и обожании практически всем. Чаще всего это была часть какой-то манипуляции или спектакля, рассчитанного на внешнего наблюдателя. С такой же легкостью она кричала и слова ненависти, когда посторонних не было рядом.
— Не то чтобы, — повторила Горгона, подошла, вручила Светке один из двух блокнотов. Постояла, снова почесывая пробор и подёргивая себя за волнистые пряди.
— Я просто подумала, что это вообще довольно странно. Мы ведь можем считаться довольно близкими людьми, так? — она снова смотрела на Светку серьёзно, и Светка нашла в себе силы не убегать.
— Типа того, — сказала она, — Вроде как… лучшие подруги. Живём рядом, тусим вместе, учимся тоже почти вместе. И всё такое.
— И при этом у меня всё время стойкое ощущение, что ты больше всего на свете мечтаешь уползти в ракушку и не вылезать никогда. А я прихожу и вроде как вытаскиваю тебя раз за разом.
Светка опустила взгляд на блокнот в своих руках. Она опять чувствовала стыд, страх, растерянность. Она обожала Горгону, как никого в своей жизни. Это было сравнимо только с тем, как она относилась к бабушке лет до десяти, пока квартиру не разменяли и не разъехались по разным концам города. Светка тогда испытала огромное разочарование: бабушка не пожелала, чтобы Светка жила с ней, не заинтересовалась её новой школой и не слишком старалась поддерживать с ними со всеми связь. Это было как предательство.
Требовалось что-то сделать. Как-то выбраться из этой невыносимой трясины, когда сказать так, как чувствуешь, невозможно, а всё остальное получается враньём.
— Ты да, — сказала она, не поднимая глаз, — ты приходишь и вытаскиваешь. Кто-то же должен вытаскивать. Дело в том… — она опять завязла. Сколько всего невозможно сказать, даже если очень нужно! Светка поглубже вдохнула, потом от души выдохнула и решительно сказала:
— Моя мать всегда говорила, что я эгоистка и всегда лезу на табуретку. И что «я» последняя буква в алфавите. И что всем наплевать, что я там себе хочу-не хочу, потому что есть «надо» и «как положено». И хотя я от души считаю, что всё это бред и гадость, я всё равно… как бы это сказать…
— Живёшь по этим правилам, — закончила за неё Горгона.
Светка кивнула. Потом сделала усилие и подняла взгляд на подругу.
— У меня никогда не было никого, к кому бы я относилась так, как к тебе, — сказала она.
Горгона выпучила глаза и надула щеки. Потом с неприличным звуком выпустила воздух и сказала:
— Вот это формулировка не для тупых!
Светка поняла, что улыбается.
Глава 8.
Переписка в комментариях под стихами шла несколько дней с перерывами. Неведомый Тео отвечал не сразу и иногда даже не на другой день. Видимо, доступ к интернету у него был непостоянным, или не было денег на покупку карточек доступа.
У Горгоны был диал-ап модем, и родители выдавали ей фиксированную сумму денег на месяц на покупку карточек. Для переписки на форумах этого было более чем достаточно, но, к несчастью, Горгона открыла для себя несколько больших американских сайтов с цифровым артом. Поэтому довольно часто она уже к середине месяца успевала просадить всё, выкачивая здоровенные красивые картинки.
— Сорян, майн херц, — говорила она Светке, разводя руками, — Не могла я не. Зато погоди, я тебе сейчас покажу, я такого художника надыбала, это просто отрыв башки. Он, собака, пишет прям в фотошопе, как бы акрилом на вид, но не вот пластилин, а живописно, шопипец. Иди сюда, это просто янимагуууу, — и Горгона вываливала на Светку очередные мегабайты цифровой живописи, болтая без остановки про то, что автор хитрая жопа, прёт приёмы прямо у мастеров Возрождения, и вот эта картинка прямо цитата с Караваджо, прямо вот взял и срисовал, гандон амерский, и какого чёрта, отличная же идея. Как он вообще такое делает на компе, это уму непостижимо…
Но тут Горгона наступила на горло своей песне, как говорится. Всю неделю она держалась, проверяя только почту и форум. Когда Тео отвечал, она звонила Светке, и они вдвоём сочиняли следующую реплику. Писать приходилось намёками. Светка было совершенно уверена, что Тео намёков не поймёт, но после легкого обмена полузначащими недофразами Тео вдруг написал: «О таком лучше лично. Напиши свою почту» — и Горгона, завопила — агааа! Я тебе что говорила! Он наш!
А Светка ответила, сдерживая волнение, что это ещё только обмен электронками и ничего не значит.
И однако, ещё через неделю она стояла на условленном месте, на углу возле книжного магазина «Цеппелин», и держала в руках книжку яркого красно-оранжевого цвета. Это был один из томов полного собрания Мопассана. «Оранжевая книга в руках», написала она, договариваясь о встрече. Какая разница, подумала она, глядя на полку, лишь бы оранжевая. Горгона сделала сложные брови, потом вздохнула и пообещала: «Проебёшь — закопаю».
Это была неделя, полная внезапных и сложных событий, даже не считая учёбы. Светкина мать, которая весь прошлый год знать не желала о её существовании, внезапно явилась прямо в училище и устроила довольно жалобную сцену «на кого ж ты меня покинула, доченька». Ларчик открылся просто: в их с отчимом семейной жизни накопился некоторый разлад, слово за слово — и вдруг оказалось, что когда под рукой нет мерзкого подростка, на котором можно вымещать злость, на эту роль годится кто угодно. Прекрасные интеллигентные люди наконец устроили мерзкий скандал, в кульминации которого муж зарядил жене в скулу и ушёл страдать к другу в гараж.
— И чего ты от меня хочешь? — спросила Светка, когда ей удалось увести мать на улицу.
— Я не знаю, что делать, просто не знаю, — ноющим, стонущим голосом повторяла та.
— Разведись с ним, и всё, — сказала Светка с жестоким цинизмом юного невротика.
— Да квартира-то всё равно общая, — возразила мать, мигом меняя плаксивый тон на агрессивно-деловой.
— Ну. А. От. Меня… — начала было Светка раздельно, и мать тут же поджала губы и снова заныла:
— Я просто не знаю, не знаю… Я даже боюсь теперь дома остаться… Может, ты вернёшься домой, а? — она быстро взглянула на дочь вороватым, каким-то хитрым взглядом, — Ты взрослая уже, при тебе он постесняется так себя вести… К тому же ты там живешь неизвестно где, с чужими людьми, а мы тебе родные ведь!
— Неа, — легко ответила Светка, чувствуя, как внутри словно что-то отсохло и отвалилось, — Мне и так хорошо. Квартплата маленькая, работа терпимая, стипендию платят.
— Что это за работа у тебя такая, интересно, — сказала мать ядовито.
— Квартиры богатым ублюдкам пидорашу, — сказала Светка обдуманно и с наслаждением, наблюдая, как у матери изумлённо-гневной скобой кривится рот, задираются брови, лезут из орбит глаза.
— Ты что, правда… уборщицей? Чужие унитазы моешь?
Светка улыбнулась до ушей и даже шире:
— Ага. Платят, кстати, больше, чем в твоей газетке.
Несколько секунд мать в ошеломлении молчала — она не понимала, как реагировать, не могла нащупать верную стратегию, не знала, как повернуть разговор к выгоде для себя. Наконец, она сделала выбор и с треском провалилась:
— Бедненькая, — сказала она, конструируя на лице скорбно-сочувственный вид, — Тяжело, конечно, так пахать и учиться ещё. Наверное, не надо было тебе из вуза уходить и Сашу бросать. С ним бы у тебя хоть нормальная семья была бы со временем. Такой парнишка хороший… — и она, додавливая, вздохнула и покачала головой.
Светка не выдержала и заржала.
Квартиру она убирала, это правда. Только всего одну, ту, в которой жила. Дракон предложил ей натуральный обмен — уборка вместо квартплаты, и она согласилась мгновенно. Живые деньги на еду она зарабатывала другими путями, в частности, подмастерничала в драконовой «мастерской» и бесконечно рисовала чёрт знает что кому угодно в ролевой тусовке. За копейки, естественно. Горгона говорила (подкармливая её в очередной неурожайный месяц), что это нормальный путь молодого гения и потом всё будет заебись. Светка временами впадала в отчаяние, устраивала себе лежачий книжный запой, забив на учёбу и набрав в библиотеке максимум, сколько давали взять, но потом вставала и шла дальше. Мыть посуду, простёгивать подшлемник, выжигать очередную кельтятину на очередном типа-эльфийском кожаном ремне или рисовать очередной фанарт по цене бутылки пива.
