Рядом с ним что-то шевельнулось - оробевшая, как маленькая девочка, Елена Дмитриевна попыталась спрятаться за спину богатыря. Истово молился Василий Иванович. Творил неумелой рукой крестное знамение старый сержант.

А глубине у алтаря стоял на коленях чёрный монах. Шла месса, посвящённая празднику Трёх Царей…

И странно одновременно у всех вошедших возник и укрепился в голове вопрос: «Ради чего мы хотим совершить святотатство?».

Но в каменной холодной тишине, маревом висящей под сводами собора, как гром прозвучали шаги обутого в тяжелые ботинки человека.

— Пойдём со мной, старик! — прогремели слова. — Братья закончат мессу! Мне надо поговорить с тобой.

Спустя год Елена Дмитриевна, пытаясь описать увиденное, не смогла вспомнить, на каком из языков была произнесена эта фраза. Просто ее поняли все присутствовавшие в Храме.

Старик, облачённый в чёрное, с маленьким, сияющим драгоценным алмазным светом крестом, закреплённым на клобуке, тяжело поднялся и, оттолкнув чью-то протянутую руку, пошел навстречу.

Сто двадцать девятый Католикос всех армян Геворг Vl снял с себя полномочия по старости 9 мая 1954 года. В Эчмиадзине стал служить новый глава Армянской Апостольской Церкви, его ученик Вазген I. А старик решил дожить свой век в Гегарде среди воспоминаний и тишины.

***

Не оглядываясь, старый монах миновал два яруса открытых галерей, выходящих во внутренний каменный двор обители. Из этих узких, продуваемых ветрами коридоров ветхие двери вели в маленькие, темные каменные ниши - комнатки, больше похожие на одиночные камеры-казематы какой-то очень старой и грозной тюрьмы. В эти места никогда не заглядывало щедрое на тепло армянское солнце. Сырость и плесень прочно утвердились в них.

Наконец, старик, толкнув посохом предпоследнюю на этаже входную дверку, шагнул в свою келью, с трудом переступив высокий каменный порог.

Она также была невелика.

Внутри помещение смогло вместить лишь небольшой стол, сколоченный из досок, и два ветхих стула. Стены были пусты, лишь в одном из выщербленных временем углов горела лампада. На полу, как невероятный предмет роскоши, лежал настоящий шерстяной ковёр, тканый из ярко-красных и синих ниток. Вдоль стены стояла кровать с убранной постелью, пахнущей ладаном и травами. Старик дошёл до неё и медленно сел, переводя дух.

Серый свет из дверного проема на миг исчез, погрузив помещение в темноту, и вновь осветился. В келье сразу стало тесно. Заскрипел стул. Это незваный гость решил расположиться поудобней.

«Как дома. Наглый», — машинально отметил монах.

— Инчи хамар эс ду екел, Церуни?(1) — без трепета и сожаления о прошедшей жизни тихо прошептал он. Его губы цвета пожелтевшего от времени стеарина слегка тряслись, выдавая напряжение чувств.

— Церуни (2) ты, а не я, — изумленно услышал он. — Мне не до сантиментов со стариками. Мне нужно копье. Из стены.

Блеснули старые глаза. На миг келью словно осветил луч истинной веры.

Незваный гость ждал ответа. Старик молчал.

Минуты текли. Тишина длилась…

Наконец где-то за каменными стенами растолкал воздух колокольный звон…

И тогда как из глубины веков зазвучало:

— Поклонение, воздаваемое Богу, сотворившему вокруг все живое, не должно быть поклонением господину, приславшему слуг своих.

— Ты не Григорий - Просветитель, не второй Мхитар и не Мисроб, а я не Тиридад , Церук (3)

— Ты Церуни, мои глаза теперь плохо видят живущих, но я вижу тех, кого нет. Он рядом за твоей спиной. Уходи!

Тишина вновь стала вязкой. Незваный гость вздохнул и спросил:

— А может, тебе надо чудо?

Старец поднял седую голову. Задумался. И, сотворив крестное знамение, неожиданно кивнул.

— Тогда завтра жди вестей из Эйчмиадзина, — мурлыкнул гость. — Будет тебе подарок перед уходом. Но, если потом ты меня обманешь, я сам выломаю свод и заберу его!

В келье вновь потемнело, и, когда свет солнца полностью заполнил каменные своды помещения, пообещавший чудо уже исчез.

***

Через час группа вернулась к машинам. Перед ними за маленькой каменистой площадкой знаменующей конец дороги, словно волшебная страна, раскинулось горное плато, живое, усыпанное буйным разноцветьем, где суетилась мелкая летняя живность. Среди тугих бутонов и ярких лепестков проживало множество насекомых. Загадочно улыбаясь, Ян остановился и, хихикнув, как мальчишка, спросил ожидавшего группу сопровождающего:

— Шашлыком, дорогой, угостишь? Мы с дороги голодные, злые? Мяса хотим!

Особист радостно оскалился и, интенсивно закивав головой, открыл дверцу.

Но московский начальник, не дожидаясь, жизнерадостно, как кузнечик, уже поскакал по поляне куда-то за нависающие скалы.

Минут через пять группа решила нарушить одиночество руководителя и стаей перелетных гусей неторопливо потянулась следом, лишний раз призадумавшись: вот зачем вообще ему команда? Он все может сделать и сам, без штата глуповатых сотрудников.

Но, наверное, не зря говорил Ян: «Короля делает свита»!

Вот свита сейчас и страдала на жаре в полном неведении.

За камнями они увидели товарища полковника в несколько неожиданном виде: на коленях. Над ним шапкой Мономаха висела упитанная меховая кошачья лапа… одна лапа, без продолжения. Остальное кошачье тело из невидимости показываться не спешило. Вокруг по длинным стеблям похожей на осоку травы ползали большие сине-зеленые жуки с бурыми и оранжевыми головками. Грозно гудя, тяжело взлетали и садились мелкие чёрные горные осы (злые!), и все это знойное живое марево издавало жужжащие пугающие звуки.

Команда некоторое время посозерцала «зрелище», а потом Борис Евгеньевич даже позволил себе кашлянуть.

Начальник не шевельнулся. Зато ответило второе действующее лицо – точнее, морда.

— Охотимсяяяяяяя, — услышали люди голос с небес (похожий на кошачий мяв).

Тактичный сержант первым повернул к машинам.

Охота затянулась, и где-то через час их загадочно улыбающийся руководитель вернулся к группе.

— Василий Иванович, вечером едете в Эйчмиадзин, — громко провозгласил он. — Помолитесь за нас грешных в главном храме. Завтра в ДЕВЯТЬ утра. А сейчас обедать.

***

Вот уже более семидесяти лет под сводами Кафедрального собора в Эйчмиадзине на фреске с ангелами в правом углу синего неба, олицетворением святости и чистоты, можно увидеть огромного скорпиона. И он, в отличие от ангелов, вовсе не нарисован!

История его появления весьма примечательна. Этот «окаменевший» монстр, своими размерами значительно превосходящий живущих в горных норах Кавказа собратьев, словно родился из сводчатого потолка ровно в девять утра.

Наплевав на законы притяжения, насекомое бодро поползло в сторону недавно отреставрированного ангела. Умелая рука художника, вооруженная для продолжения работ кистью с киноварью, остановила его путь. 28 августа 1954 года. Навсегда.

Известный армянский художник, родившийся в Вагаршапате и посвятивший свои произведения Эйчмиадзину, Мгер Абегян неоднократно рассказывал, как вместе с появившимся из гладкого (без трещинки!) камня гигантским скорпионом он пригвоздил … кошачью лапу! Одну лапу, без кота! Да, тоже высунувшуюся из камня! А само насекомое было насажено на огромный острый коготь, торчащий из стены…

Слушатели верили не всегда. Кто-то помалкивал, а кое-кто и ехидно интересовался, с чего такие нестандартные видения? Пост измотал или один знаменитый армянский напиток? Люди тогда любили смеяться над религиозными чудесами.

Как бы то ни было, но скорпион является теперь неотъемлемой частью фрески.

Не менее странным остался факт признания его символом нечистой силы. Новый Католикос официально объявил событие Великим Чудом, знамением победы христовой веры над Сатаной. Возможно, все это случайность, но, не отличая истину от сказки, люди видят замурованного скорпиона и верят.

28 августа, ровно в 12 часов утра, в горном монастыре с треском и грохотом отвалился кусок скалы в храмовой пещере. Оттуда выпал неплохо сохранившийся железный наконечник, который подобрал и унёс с собой его преподобие Геворг VI Чарекчан. Сие событие лично запротоколировано настоятелем Эчмиадзина Епископосом Сааком Тёр-Оганесяном Лусаралетом, спешно прибывшим в Гегард с сообщением о Чуде.