Зашли внутрь. Пока я прикрывала дверь, отец занял свое место: кожаное кресло во главе массивного рабочего стола. Я присела напротив него, чувствуя, как спадает внутреннее оцепенение, как апатия, ставшая постоянным спутником после ухода Зорина, отступает, а под сердцем зарождается трепет. Отец давил меня своей энергетикой, ледяным взглядом, своей позой. Перед ним я всегда терялась, превращаясь в маленькую нашкодившую девочку.

– Ты почему на звонки не отвечаешь? – раздраженно начал он. – Почему я должен за тобой людей посылать?!

– Я не могла ответить, – смиренно ответила, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

Глаза у него холодные, жесткие. Значит, разговор будет тяжелым. Заранее стало неуютно, не по себе.

– Не могла? А что так? – наклонился в мою сторону, упираясь локтями на стол. – Чем занята была, прекрасная? Сопли на кулак наматывала? Себя жалела? —

Его слова прошлись по кровоточащей душе, как когти. Я поморщилась, но ничего не ответила. Да ему и не нужен мой ответ.

– Ну что, Кристина, поздравляю. Ты все-таки умудрилась все просрать. Браво! Я уж, грешным делом, подумал, что звезды как-то особым образом расположились на небе, даровав тебе мозги. Ан нет! Все как всегда! Не разочаровываешь отца. Держишь планку!

От его тона холодно, хотелось поежиться, закутаться в теплый плед. Понимала, что молчать не станет, все на поверхность вытащит, стиснула нервно подрагивавшие руки и кивнула. Просрала. И отпираться нет смысла. Упустила важное, размениваясь на мелочах.

– …Что за хаос ты устроила на благотворительном вечере? Попросил же, как разумного человека сходить, достойно себя показать. А ты, черт знает, что вытворять начала! Напилась как свинья! Засветилась перед всеми по полной! Что там с мужиками твоими происходило, вообще понять не могу! – Каждая его фраза, как ком снега за шиворот. – О чем ты вообще думала, когда устроила этот бедлам на мероприятии?

– Ни о чем, – смущенно рассматривала пол. Конечно, ему донесли о том, как дочь отличилась. Иначе и быть не могло, – я не знаю, как это произошло…

– Что ты вообще знаешь? – вопросил, глядя в упор. – Где трусы модные купить? Как ногти красить? Что, Кристин? Расскажи, может, тогда пойму, что в твоей голове творится! Что за мысли бродят. А то у меня подозрение, что там бесплодная пустыня или горная расщелина, где ничего, кроме раскатистого эха, нет! —

Я сидела, все больше сжимаясь и краснея, под лавиной заслуженных упреков.

– Ко мне Артем приходил… – Я дернулась как от удара. – …через день после того, как… увидел тебя во всей красе. Разговор у нас с ним состоялся серьезный. Не думай, он не жаловался, даже не заикнулся о том, какая ты дрянь. Зато прямой как топор, неудобные вопросы задавал прямо в лоб, глядя в глаза. Черт, я от стыда за тебя был готов провалиться сквозь землю! Объясни, какого хрена я должен был это все расхлебывать, рассказывать? Мне только такого позора на седую голову не хватало!

Значит, Зорин решил сначала с отцом переговорить. Был уверен, что я опять врать начну, выкручиваться?

– Я тебе когда сказал поговорить с Артемом? В январе! Кристина! В январе, сейчас конец марта! Чем ты занималась два месяца? Тешила себя надеждами, что все само исправится, что все твои косяки сами рассосутся?

– Я просто испугалась, – прошептала чуть слышно, – хотела поговорить, но боялась его потерять.

– Молодец! Что я еще могу сказать? Просто молодец! Боялась она. Херню творить не боялась, а тут струсила, голову в задницу засунула…

Он порывисто встал и подошел к окну. Заправив руки в карманы брюк, стоял, с досадой качая головой и глядя на серый, еще не совсем освободившийся от снега сад.

– Головой надо думать! Она для этого и дана! А не для того, чтобы волосы на ней отращивать и сережки втыкать! Два месяца кота за хвост тянула, и все равно в итоге его потеряла…

С трудом сглотнула горечь во рту.

– Ладно – сама дура, а парень-то в чем виноват? В том, что идиотку такую полюбил? Без сердца, без мозгов. На нем лица не было, когда приходил.

Больно. Отец бил по незащищенным местам. Не жалел.

– Хотя он – красавец. Держал себя в руках, несмотря на то, что крутило. Сильный.

Зачем он мне это говорил? Зачем? Добивал, заново вспарывая раны, покрытые кровавой коркой. Это такой педагогический ход? Типа встряхни непутевую дочь?

– Он домой-то пришел? Или все, решил, что с него хватит твоей божественной персоны?

– Пришел, – чуть слышно, потому что воспоминания нахлынули заново.

Этот наш фатальный разговор, прощание, его отстраненность. Такой холодный, чужой, с мрачной решимостью в глазах.

– Ну и как? Поговорили? – отец злился, не отступал, вынуждая снова погружаться в этот кошмар.

– Поговорили.

Главное – не разреветься прямо здесь, на глазах у сурового родителя. Его всегда слезы раздражали, и вместо сочувствия в такие моменты прилетало колкое замечание.

– Итог?

– Он подал на развод, – чуть ли не простонала.

– Молодец парень! – всплеснул руками. – Уважаю. Знаешь, а он справится. Сейчас его переломает, перекрутит, вывернет наизнанку. А потом он дальше пойдет. И другую себе найдет. Умнее, достойнее, порядочнее. А ты будешь все такой же пустоголовой стрекозой порхать с места на место и смотреть грустными глазами ему вслед.

От этих слов дернулась, как от пощечины:

– Пап, хватит, – попросила осипшим голосом.

– Статейку-то видела? Понравилось?

Увидев в моих глазах немой вопрос, подошел к столу, рывком открыл верхний ящик и достал свернутую газету. Швырнул ее на стол так, что она соскользнула по гладкой поверхности на пол. Мне ничего не осталось, кроме как нагнуться и поднять.

Пальцы свело судорогой, когда наткнулась взглядом на большую, в пол разворота фотографию. На ней Зорин. Мрачный, как демон. Глаза прищурены, губы сжаты в узкую линию. Смотрит перед собой. Под локоть держит мое вялое тело, тащит за собой. Я отвратительна на этом снимке. На голове шухер, платье задрано по самое не балуйся, да еще и расстегнуто сбоку. В прореху выглядывает белье. Под глазами на щеках черные разводы. Лицо безумное, пьяное, гадкое.

Не могла дышать, глядя на это безобразие. Статья называется «Как отдыхает золотая молодежь», а чуть пониже фото крупными буквами моя цитата «Главное – это семья».

Боже мой! Непроизвольно зажала рот рукой. Представила, с каким удовольствием все мусолят эту газетенку. Бомба! Никто и предположить не мог, что тухлый скучный вечер закончится таким представлением со мной в главной роли.

– Что, нравится? – отец продолжал давить. – А мне вот не очень! Только ленивый не позвонил и не ткнул меня носом в эту статью! Почему я должен постоянно из-за тебя краснеть? Объясни! Неужели так трудно сделать хоть что-нибудь, хоть раз достойно, а не через жопу? Тьфу, глаза б мои не смотрели!

А у меня круги перед глазами, потому что кислорода не хватало. Не могла выпустить из рук газету, не могла оторваться от жуткой фотографии. Это не просто позор. Крах, полный. Не отмыться. Никому. Ни мне, ни Зорину, ни папаше. Всех подставила, всех опозорила.

Хотелось разрыдаться. Громко, в голос, с подвываниями. Особенно как представила, что Артем тоже видел это дерьмо. И стыд, жгучий, ядовитый, побежал по венам, сметая остатки самообладания. Господи, лучше бы я разбилась, пока ехала сюда! Лучше умереть, сгореть заживо, чем видеть это!

– Что ж ты за пустышка такая получилась? А? Только я порадовался, что хоть что-то нормально сделала. Что мужа умудрилась найти хорошего. И на тебе, пожалуйста! Семья для нее главное, – последние слова просто выплюнул, презрительно глядя в мою сторону, – пустозвонка!

Мне больно, горько, а еще очень страшно. Потому что чувствовала, как черная трясина засасывала все глубже, и мне одной не справиться, не выплыть. Внутри что-то разбилось, когда я пригнулась под потоком жестких слов, которыми осыпал меня отец. Да, он прав, во всем прав. Я виновата. Перед ними всеми. Я все испортила, испоганила. Я это знаю, понимаю, но мне отчаянно нужна помощь, чтобы окончательно не сломаться.