Я медленно поднялась на ноги, пошатываясь, добрела до спальни и снова легла спать. Потому что не хотела ничего. Будто и нет меня больше. Умерла. Рассыпалась пеплом по ветру.
***
Череда странных дней, когда не понимаешь, какое время суток, где ты, кто ты, что вокруг происходит. Я не помнила большую часть этого времени. Лишь рваные фрагменты.
…Пыталась есть. Вкуса не чувствовала, запаха тоже.
…Бледное измученное лицо, глядевшее на меня из зеркала в ванной комнате.
…Теплые струи воды в душе, и я под ними, уперевшись рукой в стену, пытаясь уцепиться сознанием хоть за что-то, потому что чувствовала: исчезаю, растворяюсь, теряю себя.
…Ночные посиделки у телевизора: стеклянный взгляд в экран и механическое перещелкивание каналов. Не видела ничего, сплошное марево.
…Стояла на балконе, глядя на темневший внизу парк. Холод пробирался от босых ступней все выше, по ногам, бедрам, животу, проходя студеной поступью по плечам. Мне все равно. Вдыхала полной грудью, с трудом осознавая, что все это время бродила по дому в его футболке, все еще хранившей родной запах. Дышала им и снова умирала.
Так хотелось позвонить ему, но я не могла. Сотню раз брала в руки телефон, чтобы набрать заветный номер, но всегда останавливалась, гипнотизируя взглядом его фотографию на экране. Я даже представить боялась, что творится у него внутри. Если мне, виновной, так плохо, что же ощущает он? И я откладывала в сторону телефон, потому что понимала – мой голос для него, как нож в открытую рану. Понимала, что любые мои слова или действия сделают только хуже, больнее.
Каково это – узнать, что твоя семья изначально была не более чем игрой для избалованной стервы? Что эта стерва выставляла тебя полным посмешищем в глазах остальных. Что она, равнодушно наплевав на все клятвы, зажималась с другим мужиком. И узнать не просто так, а от первых лиц, с подробностями, со спецэффектами.
Боже, это не нож в спину! Нет! Это атомная бомба в душу. Нервнопаралитический газ. Иприт времен Первой Мировой.
Такого безумия и врагу не пожелаешь, а я умудрилась утопить в этом аду самого дорого на свете человека.
Душа рвалась к нему каждую секунду, каждый миг. Я мечтала услышать его голос, увидеть, обнять, уткнувшись носом в шею, заснуть в любимых объятых. К нему хотела, и ничего больше в этой жизни не надо.
***
Очередное утро. Пятое или десятое с того момента, как Артем ушел. Не знаю, мне все равно. Вся моя жизнь – серый поток, в котором дрейфовала, с каждым днем все больше погружаясь в непроглядную пучину.
Как робот, поднялась, умылась, пошла на кухню. В холодильнике пусто, даже пельменей нет. Я слишком долго сидела дома, спрятавшись от всего мира. Так дальше продолжаться не может, но мне снова плевать.
Сделала сладкий кофе. Нашла в шкафу старое жесткое печенье. Вот и весь мой завтрак. А мне большего и не надо, все равно ничего не влезает, желудок сжимается, протестуя против пищи.
Наплевать. Влила в себя кофе, механически пережевывая печенье, и замерла, услыхав звук отпирающейся двери.
Сердце сделало кульбит, и робкая надежда заставила поднять взгляд. Неужели пришел? Вернулся? Не дыша, смотрела на дверной проем, ожидая появления Зорина, и заново разбилась вдребезги, когда на пороге возник Лось. На мгновение ожившая душа снова погасла, покрываясь черной ледяной коркой. Дура. Не вернется он. Никогда.
Я снова обратилась к кофе, потеряв интерес к амбалу, стоявшему в дверях. Он меня не интересует. Его здесь нет. Он не имеет значения. Ничто больше не имеет значения.
– Алексей Андреевич хочет тебя видеть, – без единой эмоции сообщил Дима.
– Вот она я. Пусть приезжает и смотрит.
Взяв кружку, отошла к окну. После того как надежда на миг озарила сердце, снова стало тяжело дышать. Мне хотелось побыть одной, но отцовский телохранитель уходить не собирался:
– Он хочет видеть тебя немедленно.
– Ничем не могу помочь. – Голос механический, неживой. – Я никуда не поеду.
Минутное молчание, после чего раздалось спокойное:
– У меня распоряжение доставить тебя домой. Хочешь того или нет.
Развернулась к нему и подняла одну бровь:
– Силой потащишь?
– Да, – согласился все так же равнодушно.
И у меня нет никаких сомнений, что может быть иначе. Лось беззаветно предан моему отцу. Слово Антина-старшего для него закон. Он, как огромный питбуль, у которого есть только один хозяин, а всех остальных он терпит, но если получит приказ – разорвет, не задумываясь. Вот и меня он терпит, потому что дочь работодателя. Терпит, и не более того. И ему плевать на то, плохо ли мне, в настроении ли я, есть ли у меня свои дела. Это все мелочи. Если отец велел меня доставить, значит, доставит, закинет на плечо и понесет. Все остальное – несущественные мелочи.
Я медленно допивала кофе, не сводя взгляда от Сохатого, со скучающим видом поигрывавшего ключами от машины. Потом поставила кружку в раковину и пошла в гардеробную. Бороться с этой равнодушной махиной бесполезно. Моих слов он не услышит, слезы его не тронут. Бесчувственный робот, которому плевать на истерики, вопли, ругань. Отец знает, кого надо за мной посылать.
Собиралась не торопясь. И вовсе не из вредности. Просто у меня внутри ступор, ледниковый период. Стояла посреди комнаты и не могла вспомнить, где и что у меня висит. Не могла выбрать, что надеть. Ничего не могла. Никчемная.
Наконец, нашла черные брюки, черный свитер. Вся в черном, словно в трауре. По любви, по семье, по счастью.
Лось ждал меня у входа, терпеливо переступая с ноги на ногу. Не глядя на него, вышла из квартиры, почему-то чувствуя себя голой, незащищенной перед этим суровым миром, и бесконечно одинокой. Дима направился к своей машине, ожидая, что я последую за ним, а я пошла к своей красной «Ауди».
– Куда? – раздался грозный оклик над самым ухом, от которого невольно вздрагиваю.
– Я своим ходом.
– Мне велели тебя привезти!
– Еще раз повторяю: я своим ходом! У меня потом дела. А ты, если боишься, что сбегу, можешь ехать следом за мной и дышать в затылок, – устало огрызнулась и села в машину.
Завела, пытаясь вспомнить, как ею управлять. Будто первый раз за рулем. Может, и зря я решила ехать сама. В таком состоянии это небезопасно. Ничего не соображала, перед глазами пелена, реакция заторможенная. Так и до беды недалеко. Разбиться можно. На смерть.
Эта мысль вдруг показалась такой привлекательной, желанной, что сердце в груди сжалось. Чего плохого в смерти? Не будет больше боли, отчаяния. Ничего не будет. Только тишина, темнота, пустота. Потрясла головой, отгоняя наваждение, и все-таки тронулась с места.
Сохатый, как и ожидалось, словно верный Цербер, ехал следом за мной.
Дорога до отцовского дома заняла непривычно много времени. По городу кралась со скоростью сорок километров в час, а на загородной трассе разогналась аж до шестидесяти, потому что внимание расползалось, не могла сконцентрироваться на дороге. Все норовила завернуть не туда, полосу держать не могла, виляла из стороны в сторону. Ладно хоть шальной водитель на встречке не попался, а то действительно могла и не доехать.
Въехав на территорию отцовских владений, припарковалась у входа и несколько минут просто сидела, приходя в себя. Дверь с моей стороны резко распахнулась:
– Кто так водит? – гневно спросил Лось. – Ты пьяная, что ли?
– Нет, – равнодушно пожала плечами и вышла из машины.
– Непохоже!
– Боишься, отец будет недоволен, что дал мне сесть за руль в таком состоянии? Печеньку не даст и за ухом не почешет? – обойдя его, направилась к дверям.
Лось ничего не ответил, но пошел следом за мной. Конвой. Судя по тому, как нагло он себя вел, меня ждал очень неприятный разговор с родителем. Так всегда, отец в хорошем настроении – Лось сама корректность, отец злится – Лось превращается в хамоватого надсмотрщика, копируя настрой хозяина.
Отца встретила в холле. Он с кем-то говорил по телефону, облокотившись рукой на перила парадной лестницы. Заметив меня, мрачно нахмурился, недовольно поджал губы и кивком приказал следовать за ним в кабинет. Я отрешенно подумала, что мог бы дочь встречать и не в столь официальной обстановке. Дом огромный, столько уютных комнат, выбирай – не хочу. Так ведь нет. Кабинет. Всегда только кабинет. Словно я подчиненный, а он мой начальник. Раньше не обращала на это внимания, а сегодня полоснуло, вызвав горькую усмешку.
