Сшибаемый высокими волнами от разрывающихся в воде бомб, Андрей поплыл к Полине.

– Ты цела? – прокричал он издалека.

Она не ответила, и Андрей поплыл быстрее. Полина была очень бледной, с трудом двигалась и уже почти начала тонуть, когда он схватил её за волосы и резким усилием вытащил из воды.

– Очень болит спина, – прошептала она и бессильно повисла на его руках.

Андрей обхватил её руками под грудью и, отчаянно работая всё ещё гудящими от ударной волны ногами, поплыл на спине к берегу. Он вытащил девушку на тёплую гальку, мелко дрожащую в чугунном гуле близких бомбовых разрывов, и осмотрел. Платье на спине было разорвано в клочья. Смешиваясь с морской водой и сливаясь в быстрые ручейки, из глубоких ран вытекала кровь. Андрей подхватил Полину на руки и побежал к Станичке, петляя среди взлетающих на воздух домов, в оглушительном грохоте яростной бомбёжки и запоздалом вое воздушной тревоги.

Через час он, распахнув ногой дверь, появился на пороге дома Щербаковых с потерявшей сознание Полиной на руках. Анна Васильевна, поняв всё без слов, стремительным движением сдёрнула с обеденного стола скатерть со всей стоявшей на ней посудой и побежала в комнату за набором хирургических инструментов, который с начала войны всегда забирала с работы домой.

Андрей положил Полину спиной вверх на стол, придвинул к нему стоявший в углу торшер, несколькими сильными рывками разорвал и бросил на пол мокрое окровавленное платье, которое так понравилось ему этим утром – спокойным, ясным, не предвещавшим никакой беды.

Анна Васильевна до позднего вечера не выпускала из рук скальпеля и хирургической иглы, склонясь над хрупким израненным, временами казавшимся совсем безжизненным телом дочери, вынимая из него глубоко засевшие осколки и зашивая пугающие размерами раны. Андрей и Ваня как могли помогали ей, подавая инструменты, спирт и бинты. Наконец Анна Васильевна устало отстранилась от залитого кровью стола, несмело опустилась на стул и дрожащими руками медленно стащила с лица марлевую повязку.

– Пускай отдыхает… – еле ворочая языком, проговорила она. – Самое страшное позади.

Андрей помог Анне Васильевне смыть с тела Полины оставшуюся кровь, отнёс её в кровать и пошёл домой по ночным разрушенным улицам, почти неузнаваемым после немецкого авианалёта. Повсюду чернели силуэты обваленных домов и широкие пятна глубоких свежих воронок, из которых густо несло медленно расползавшимся, ещё новым для него луковым запахом немецкого тола.

Утром металлический треск старого будильника вырвал Андрея из тяжёлого беспокойного сна. Свинцовая голова наполнилась осознанием неизбежной разлуки с семьёй и Полиной. Он быстро умылся и надел свою военно-морскую форму, накануне заботливо выстиранную и поглаженную матерью. Крепко обнялся на прощание с родителями, сестрой, братом и вышел из дома раньше времени, чтобы успеть проведать Полину.

Дверь открыла уставшая Анна Васильевна. Было похоже, что она не отходила от кровати дочери всю ночь и ни на минуту не сомкнула глаз.

– Как она? – переступая порог, тихо спросил Андрей.

– Поправится… – успокоила его Анна Васильевна. – Только лучше её сейчас не будить. Ты уж извини, Андрюша.

– Хорошо! Конечно. Я всё понимаю… – ответил он. – У меня есть немного времени. Позвольте мне посидеть рядом с ней на прощание. Кто знает, когда ещё увидимся.

Анна Васильевна провела его в комнату и оставила их одних. Полина неподвижно лежала на кровати в той же позе, в какой Андрей оставил её вчера. Только дыхание стало более глубоким и ровным. Он пододвинул стул, сел рядом и несколько минут неотрывно смотрел на ровные, правильные, казавшиеся такими родными черты лица. Затем достал из кармана тонкое медное колечко с выдавленной на нём надписью «Полине от Андрея» и неуверенно повертел в руках.

Незадолго до их майского похода в горы он выточил его на заводе «Красный двигатель», где три раза в неделю после школы подрабатывал слесарем. Он хотел сделать ей сюрприз после возвращения в город, но сначала помешала дурацкая ссора, затем – начало войны. Вчера он захватил колечко, чтобы подарить на прощание в конце их встречи, но немецкая бомбёжка нарушила эти планы.

«Ничего страшного, – подумал Андрей, – оставлю себе как талисман. Пусть будет дело, ради которого нужно всё преодолеть и вернуться!» Он аккуратно погладил пальцами мягкую Полинину ладонь, запоминая её лёгкую нежную теплоту, и, стараясь не шуметь, двинулся к выходу.

– Андрей, – в утренней тишине прозвучал за спиной напряжённый голос.

Он обернулся, и их взгляды встретились. Полина попыталась привстать, но Андрей жестами показал, что этого делать не нужно.

– Уже уходишь? – насторожённо спросила она, с удивлением разглядывая фланку и матово поблескивающую пряжку со звездой и якорем на новеньком ремне.

Андрей вернулся к кровати и снова сел на стул. Он посмотрел на Полину с ласковой нежностью горячо влюблённого человека, досадливо сжал губы и кивнул:

– Пора, к сожалению…

– Мне будет здесь очень плохо без тебя. Не хочу, чтобы ты уезжал.

– Возьми на память вот это, – Андрей вложил в её ладонь кольцо. – Если будет совсем грустно, посмотри на него и знай, что где-то далеко я каждую минуту думаю о тебе.

Полина примерила кольцо и тихо произнесла:

– Велико.

– Моя вина, – улыбнувшись, признался Андрей. – Хотел сделать неожиданный подарок, поэтому не спрашивал твой размер. Точил на глаз.

– Не беспокойся… – ободрила его Полина. – Я повешу его на шею. Мне всё равно, где носить. Лишь бы знать, что оно от тебя.

Андрей склонился над кроватью, крепко поцеловал её в сухие горячие губы и, едва справляясь с отчаянием в груди, вышел из дома…

В кабинет Холостякова тихо, но очень настойчиво постучали.

– Войдите! – не поднимая глаз и не отрывая остро подточенного ярко-красного карандаша от карты, крикнул Георгий Никитич. Он размечал боевые позиции немцев в Новороссийске в соответствии с последними данными разведки.

Дверь напряжённо скрипнула, послышались тяжёлые шаги.

– Каперанг Холостяков, если не ошибаюсь? – прошелестел вкрадчивый голос.

Георгий Никитич поднял глаза и увидел полковника Особого отдела НКВД, придирчиво задававшего ему вопросы на совещании у Котова.

– Так точно! – удивлённо ответил он. – Чем обязан?

– Моя фамилия Буров, – представился особист, выдавливая из себя дежурную улыбку. – Сами знаете, из каких я органов. И вот по долгу службы добрался и до вас. Позволите на пару слов?

Холостяков коротким приглашающим жестом указал на стул для посетителей перед столом.

Он не любил особистов. Не только из-за того, что по ложному доносу провёл два года в лагере в конце тридцатых годов, но и потому, что всегда остро чувствовал неуклюжую фальшь и неискренность в их словах.

Буров мешковато опустился на стул, положил потёртый кожаный портфель на край стола и небрежно протянул Холостякову бледную руку. Георгий Никитич лучше рассмотрел его. Это был невысокий толстый и не по годам обрюзгший мужчина. Его сутулая фигура и размашистые жесты выдавали человека нестроевого, но маленькие въедливые глазки и циничная ухмылка говорили о качествах, видимо, способствующих карьере.

– Добро пожаловать, товарищ полковник! Но должен предупредить, что у меня не очень много времени, – сказал Холостяков, пожимая руку непрошеному гостю.

Вялость рукопожатия и липнущая мягкость ладони дополнили неприятное впечатление. Замечая, что особист не спешит переходить к делу, Георгий Никитич добавил:

– К сожалению, меня никто не предупредил о вашем визите.

– Это правильно. Чем меньше о нас знают, тем лучше… – с поддельным, одинаковым у всех особистов смешком ответил Буров. – Строго говоря, у меня к вам всего два коротких вопроса. Я недавно получил назначение в ваши края. Поэтому, во-первых, просто хотел познакомиться. Кстати, меня зовут Василий Николаевич. Надеюсь, нам предстоит долго служить вместе, поэтому давайте сразу дружить.