Вернувшись в мыслях на землю, теперь и Иван Алексеевич погрустнел, стал воспроизводить в памяти последние допросы. Беспокоило то, что отпали подозрения его принадлежности к действиям белых в период гражданской войны. Либо хитрый ход, либо вмешался Козельский, который, уж точно, после неожиданной встречи провел проверку. Наверняка допросили Антонину. Ивану стало ее жалко. Только все начало налаживаться. Он приспособился к существованию в мирной жизни. От этой женщины Иволгин чувствовал тепло, доброту, заботу, любовь. И вот опять не пойми, что! И за что все это….

Очередной допрос проводил новый следователь, точнее не следователь, а как он представился – «дознаватель». На нем была форма сотрудника НКВД, с тремя шпалами в петлицах, назвался Сергеем Семеновичем, о должности и фамилии умолчал. Протокола не вел и все всматривался в лицо Иволгина, как будто хотел кого-то в нем узнать.

– Я внимательно прочитал уголовное дело по факту пожара на конюшне и материалы на Вас. Вы, наверное, знаете, что директор конезавода расстрелян?

– Я первый раз об этом слышу. Ваш предшественник мне никогда ничего не говорил, он только вопросы задавал, и на некоторые из них я объективно не мог ответить.

– Прошу меня называть по имени – отчеству. Думаю, правила вежливого обращения друг к другу Вами еще не забыты?

– Их я стал забывать за ненадобностью. Причем здесь форма общения? Я рассказал все, что знал. Чего не знаю, говорить не буду и подписывать тоже.

– Вы же видите, я протокола не веду. Итак, Вы оказались в харьковском поезде по причине поиска семьи. А кто Вам сказал, что искать надо в этом направлении?

Иволгин похолодел. Они что знают о проживании семьи в Эстонии? Неужели Вольдемар засветился в чем-то и потащил за собой жену, сына, тещу?

– Сергей Семенович, в те лихие годы жизнь в столице немке по происхождению, жены царского офицера, могла завершиться у первого матросского патруля. Направление одно – на юг под крыло армии Деникина, затем в Крым к Врангелю, далее в эмиграцию и уж потом полная неизвестность.

– Если бы Вы добрались до Ростова, вступили бы в Добровольческую армию?

– Да, а куда было деваться? В противном случае расстрел, что здесь, что там.

– И воевали бы на стороне белых?

– Сергей Семенович, скажу нет, буду выглядеть идиотом. Не хочу, ох, как не хочу изображать из себя того, кем не являюсь.

– А когда все улеглось, не искали семью?

– Когда все улеглось, у меня уже была вторая жена. Знаете, как тяжело привыкать к мысли, что ты неполноценный, с одним глазом? А потом нашлась работа по душе. С лошадками оттаял, стал забывать все плохое. Как же я благодарен этим божьим существам.

Новый экзекутор делал какие-то записи в своем блокноте:

– Знаете, Иван Алексеевич, мне было приятно с Вами познакомиться. Не против, если встретимся еще раз?

– Звучит как издевательство. Куда мне деваться-то?

– Дежурный….

Следуя по коридору, Иволгин размышлял: «Сергей Семенович, наверное, годился бы ему в сыновья». И снова кольнуло где-то внутри: «Как там мой Сашка? Кем стал? Счастлив ли?». «Образованность опера, его воспитанность, умение обращаться с людьми, находящимся в полной от него зависимости, формировали благосклонное к нему отношение. К портрету опера можно добавить его мужественный вид, высокий рост, военную выправку и физическую развитость. Похоже научились в НКВД подбирать и готовить кадры. Подобное впечатление на меня производили контрразведчики той старой Царской армии».

Иволгин оглянулся и со страхом подумал: «За такое сравнение можно без суда и следствия схлопотать десятку без права выхода на свободу».

Когда Иволгина привели в камеру, первым к нему бросился циркач. Вопросы касались одного:

– Что нового?

Монах приблизился чуть позже со словами:

– Вижу озадачен, не знаешь, что и предположить. Ладно, доставать тебя не буду. Уляжется все, тогда и поговорим.

Но поговорить не пришлось, ночью вошел конвой и приказал Иволгину идти на выход с вещами.

В новой камере сидельцев не было. Стояло две кровати и одна тумбочка. Все было основательно привинчено к полу. Последнее заставило Иволгина немного испугаться. Но хладнокровие – черта, неоднократно выручавшая его из беды, вернула правильное направление мысли. Если бы хотели расстрелять, вытащили бы из той камеры. Он же не император Фридрих, чтобы вести с ним какие-то игры.

Вернувшись к личности дознавателя, Иван еще раз восстановил детали его поведения: обороты речи, манеру держаться. Никакого сравнения не было с охранителями нового порядка, которых он встречал ранее и о которых много слышал от знакомых. Мысли прибежали из далекого прошлого. Похожего офицера он знал в былые времена. Тот служил в разведочном отделе и славился талантом водить противника за нос. Судя по всему, Сергей Семенович разведчик и опытный агентурист. Но чем он, бывший офицер, бывшей армии, бывшей империи, немолодой инвалид может быть интересен разведке. Если считать по-старому, то он деклассированный элемент и в лучшем случае разночинец. Получается, что дело не в Иволгине. Неизвестно, чем занимается Вернер. Эстония издавна служила подмастерьем у Германии. В конце концов Иван запутался в своих рассуждениях и незаметно для себя заснул.

К поискам истины он вернулся уже утром. Мысль работала четко и ясно. Советы интересуют разработки Вернера в области радийной связи.

– Ну что, Иван Алексеевич? Вам понравилось в новых, с позволения сказать, апартаментах? Конечно не «Савой» или «Англитер», но противных рож поменьше, да и воздух совсем другой, – начал вторую беседу Сергей Семенович.

– Весьма Вам признателен, но скажите, давно живу, что хотите взамен? Чем буду обязан?

– Иван Алексеевич, Ваш настрой мне понятен. Понимаю, многовековая монархия, традиции, закрепленные историей… Этого никто не отрицает. Попробую никого не обличать, не обвинять, подойдем с позиции – каждая сторона в определенный исторический период хотела для России и ее народа процветания. Это движущий мотив и тех, и этих. Вы же хотите быть посередине. Не получится. А вернее получится так, что и те, и эти будут считать Вас врагом. Вы умный человек, должны понять меня и занять какую-то сторону. Оставаться хорошим и здесь, и там, значит, быть сволочью.

– Положим, я занимаю Вашу сторону. Что должен тогда делать? И с ходу еще один вопрос:

– Разрешено ли мне свидание с гражданской женой? Здесь нет подвоха. Просто давно Антонину не видел.

– Иван Алексеевич, если Вы думаете, что я с широкой улыбкой и распростертыми объятиями дам добро, то ошибаетесь. Отвечу так, всему свое время. Мне очень нужен ответ на мой главный вопрос. А теперь скажите – опер достал из пачки фотографию размером девять на двенадцать, на которой был изображен мужчина лет сорока, в пиджаке, сорочке, галстуке. На Иволгина смотрел постаревший поручик Прохоров.

– Вы знаете этого человека?

– Это поручик Прохоров Тимофей Романович. Знал его как храброго и дисциплинированного офицера.

– А вот этого субъекта знаете?

Сергей Семенович достал такую же фотографию, на которой был изображен мужчина старше Прохорова, но совершенно незнакомый Иволгину. Отрицательно помотав головой, Иван Алексеевич услышал настораживающий вопрос:

– Среди Ваших однокурсников по училищу проходил Очкасов Сергей Иннокентьевич.

– Да, впоследствии жандармский ротмистр. Служба в охранке досталась ему «по наследству», от отца. Большего не знаю.

– Никогда с ним не встречались? Говорят, он проявлял активный интерес к своим сослуживцам.

– А что Вы имеете в виду?

– Его появление в доме вашей гражданской жены или по месту вашей работы на конезаводе.

– Во-первых, про Антонину он не знает ничего. Он уверен, что моя жена по-прежнему Зинаида Иволгина. Что касается конюшни, то диверсия такого уровня стала бы оскорблением для ротмистра. Он хваток и ловок, ему было бы под силу поднять Крондштадский мятеж или ограбить Ньюйорский банк.