– Я хочу побыть с тобой, – отрицательно качнула головой Екатерина Александровна.

Аплечеев молча пропустил жену в спальню.

Он опустился на колени и собрал бумаги, несколько раз менял листы местами, придерживаясь какого-то порядка. Екатерина Александровна хотела было позвать прислугу, но передумала и, как могла, промокнула чернила дряхлым халатом мужа, еще прежде назначенным ею в тряпки.

– Придвинь мне кресла, – попросила Екатерина Александровна, когда он закончил.

Аплечеев, по-прежнему молча, подвинул к изголовью кресло, задул свечи, погасил фонарь и лег в постель. Сработала ли водка или крепкое душевное устройство – но, как ни поразительно, уже спустя несколько минут он крепко спал, иногда всхрапывая. Екатерина Александровна устроилась в кресле в полной решимости не смыкать глаз до утра: она опасалась нового приступа у мужа и хотела встретить его бодрствующей. Однако Екатерине Александровне в ту пору было только двадцать лет, и юное тело довольно скоро взяло верх. Когда она проснулась, словно вынырнув из глубокого сна, за окном ярко горел давно наступивший день, а мужа уже не было ни в постели, ни в доме.

Верескин после убийства Свистулькина выскочил из комнаты и одним махом скатился по лестнице на этаж. Тут Иван Никифорович сообразил, что оставил дверь открытой, и остановился, не решаясь вернуться и не решаясь уйти. Только теперь он заметил, что весь покрыт кровью. Шинель можно было снять и вывернуть подкладкой наружу, но кровь на белых лосинах просто била в глаза. Иван Никифорович вспомнил о лохани с водой возле постели жертвы и все-таки поднялся обратно. Он крался с еще большей осторожностью и тщательно прикрыл за собой дверь, избегая малейшего скрипа. В сереющем вечернем свете тело убитого казалось грудой старого белья, подкрашенного красным. Быстрые тревожные мысли об испачканной одежде, опасности, открытой двери как-то вытеснили из фокуса внимания самого убитого. Когда взгляд коснулся мертвого тела, Верескин невольно шумным вдохом втянул полную грудь. Пришлось напомнить себе, что покойный – никчемный старикашка, бессмысленно доживавший в грязной конуре последние месяцы неудавшейся жизни.

Кисти рук были окровавлены, полить из ковшика некому – он ополоснулся прямо в лоханке. Вода, конечно, сразу окрасилась красным, и все попытки отмыться только еще больше размазывали кровь по лосинам. В комнате, кстати, был умывальник, спрятанный в нише, которую обрамлял резной портал с облезшей позолотой. Бархатные занавеси с кистями еще пятнадцать лет назад продал коллежский советник Кузяев, первый управляющий домом после смерти Олсуфьева. Зато предыдущие жильцы – властная неимущая вдова с дочерью, забитой и сильно перезревшей девицей – украсили сероватые полотнища кривоватыми петухами. Верескин в волнении умывальника так и не заметил.

Внизу ждал с лошадьми денщик Прохор. «Даже такой олух, как он, – думал поручик, – едва ли не приметит кровь на белых лосинах». Надо сказать, Верескин ошибался насчет собственного денщика. Вечно сонный, туповатый вид легко вводил в заблуждение, но на самом деле Прохор всегда подмечал все необходимое и даже немало лишнего. В его смышлености и наблюдательности Иван Никифорович многократно имел возможность убедиться, но, как и многие другие, был невнимателен с низшими, пока те не доставляют хлопот, а Прохору вполне хватало смекалки нечасто раздражать далекого от снисходительности барина.

Верескин жалел о напрасно взятом с собой денщике: лошадь можно было доверить и какому-нибудь мальчонке из соседской лавки. Впрочем, Иван Никифорович немедленно сообразил, что мальчонка еще хуже Прохора: он не только увидит кровавые лосины, но и в отличие от Прохора останется на месте преступления к началу расследования.

У извозчиков свои недостатки. Возницы – люди приметливые, с полицией обычно в дружбе, к тому же знали бы адрес Верескина. Можно, конечно, отпускать экипаж за несколько кварталов и отходить немного в сторону, прежде чем нанимать, или вовсе пройти весь путь пешком. Но и это не идеально: слишком многие могли увидеть следы крови.

Иван Никифорович опомнился. Сожалениями прошлого не переменишь, а каждая потерянная минута грозила уничтожить будущее. Так или иначе, Верескину ни за что не застирать одежду от кровавых следов без посторонней помощи: Иван Никифорович не имел ни малейшего понятия, как это сделать, а значит, перед кем-то придется отчасти раскрыться, и Прохор не худший выбор. Можно, конечно, выбросить мундир или… В этом месте Верескин опять оборвал несвоевременные размышления. За время, проведенное в комнате, он немного успокоился и выбирался не торопясь, со всеми мерами предосторожности. Приоткрыл на палец дверь, постоял неподвижно несколько секунд, прислушиваясь, убедился, что никого нет, и проскользнул к лестнице, а после вниз, как смог быстро и бесшумно.

Верескин с Прохором без происшествий добрались до просторной квартиры, которую поручик снимал на углу Гороховой и Екатерининского канала. Прохор помог барину раздеться, после чего Верескин велел немедленно почистить одежду от всякой дряни, как он выразился, и завтра же, непременно с самого утра, отдать прачке.

Отмытый и распаренный Иван Никифорович устроился на оттоманке в уютном стеганом халате поверх белья. Он бесцельно вглядывался в темень, затянувшую окна, и обдумывал следующий шаг. Любое решение, принятое в такой день, может стать главным в жизни, а то и последним. Торопиться не следовало. Конечно, Верескин уже стал ключевым участником заговора, его вклад много весомей, чем можно ожидать от гвардейского поручика сомнительного происхождения. Добавит ли хоть что-нибудь непосредственное участие в аресте императора? В деле примут участие десятки, если не сотни, офицеров – его тщедушная персона едва ли будет замечена. Иван Никифорович не принадлежал к числу счастливых молодых людей, выделяющихся физической мощью или особенной удалью, что и сам превосходно понимал.

Польза от участия не очевидна, зато опасность – вполне. Нельзя, к примеру, исключить воинской схватки, если у Павла найдутся защитники. Верескин не был трусом, в нем помещалось достаточно решимости и дерзкой отваги, но совсем отсутствовала тяга к риску без твердой уверенности в будущих выгодах. Впрочем, он сразу же решил, что шансы серьезного боя ничтожны и незачем принимать их в расчет.

Настоящая опасность – провал всего замысла. Несмотря на молодость, Иван Никифорович успел убедиться, как легко разрушаются человеческие замыслы, и чем значительнее, тем легче. Павел мог успеть ускользнуть, мог затеряться в огромном Михайловском замке. Кто знает, какие тайны спрятаны в этом странном дворце, похожем на галлюцинацию? Слухи по городу самые фантастические. Довольно лошади, открытых ворот и минуты времени, чтобы затеряться в ночном Петербурге.

Затея с переворотом, и именно этого Верескин опасался больше всего, могла быть изначально задумана для выявления возможных бунтовщиков. Человек, провернувший такую интригу, занял бы совершенно исключительное место. Иван Никифорович предполагал вполне конкретного претендента на роль великого провокатора: ни малейшего доверия не вызывал у него граф Пален. Верескин встречался с ним только дважды: первый раз совсем мимоходом и чуть подольше сегодня. Общество видело в графе весельчака и оригинала, человека прямого и доброжелательного. Иван Никифорович разглядел только неискусную маску на лице коварного фигляра и не мог понять, почему другие этого не замечают. Верить такому человеку нельзя. Неясно только, кто жертва коварства: император или заговорщики?

Случись провал, и участники вторжения в императорскую резиденцию с оружием в руках станут тягчайшими преступниками. А вот уклонившиеся могут и выкрутиться. Да, что-то слышал – разговоры и прочее – по скудоумию не понимал последствий или, скажем, полагал пустым балабольством.

Верескин неожиданно понял совершенно очевидное – просто поразительно, как при своем неоспоримом уме он не додумался до этого прежде. Провал погубит его, именно его, совершенно точно, безотносительно любых обстоятельств, пойди он или останься дома. Если заговор не удастся, в глазах закона Иван Никифорович станет убийцей.