Старый калека стоял невредимым и только морщился брезгливо, словно увидел нечто гадкое, да разгонял дым, маша рукой подле лица.

– Что за манеры… – недовольно сказал он.

Прохор посчитал, что, как ни невероятно, поручик дал промах или, может быть, пистолет зарядили одним только пороховым зарядом без пули. Он едва успел удивиться твердости духа старика, как Верескин вскочил на ноги.

– Ну ладно же!

Поручик схватил палаш и постарался освободить от ножен известным эффектным движением, какое в таком фаворе у молодых кавалерийских офицеров. Если изволите помнить, милая Варвара Андреевна, в точности это же показывал на Троицу кузен Екатерины Николаевны. Не припомню теперь имени, такой хорошенький гусар с совершенно девичьим лицом, что кружился все подле вас с плоскими остротами. Он много раз изображал такую штуку с самым гордым видом, словно в том и состоит главное занятие воина, и нельзя защитить Отечество, обнажая оружие без трюков дурного тона. Впрочем, он, как вы, конечно, заметили, особенным умом наделен не был, чтобы не сказать сильнее, чего корнет, по всей справедливости, вполне заслуживает.

У Верескина ничего не вышло. Он находился под действием хмельной отравы и, надо полагать, в самых расстроенных чувствах. Оружие застряло посредине, пришлось извлекать по обыкновенному, помогая левой рукой. Верескин отбросил в сторону ножны и приблизился к своей жертве.

– Нет уж, сударь вы мой, убить меня снова не получится, гаденыш ты этакий! – закричал старик.

Поручик произвел ужасный рубящий удар, а следом уколол с такой силой, что клинок насквозь пронзил несчастную жертву и глубоко вошел в стену, пришпилив, как казалось, Свистулькина на манер бабочки в альбоме у барышни.

Капитан брезгливо посмотрел на клинок и сказал совсем неожиданное:

– Холодит. Неприятно, – с этими словами он сделал шаг в сторону.

Палаш остался воткнутым в стену, притом никаких следов крови не было видно, и даже мундир калеки выглядел совсем неповрежденным.

В эту секунду Прохор углядел, что старик несколько прозрачный и сквозь него можно, пусть не вполне четко, разглядеть узор на обоях. Денщика обжигающим пламенем охватил ужас, он бросился прочь из комнаты, не в силах перенести…»

Дальше Рыжиков многословно рассуждает о вещах очевидных для его современника, но не столь явных теперь. В начале XIX века, как и сейчас, не было принято держать заряженные пистолеты на столе в гостиной. Иван Иванович делится предположением – трудно сказать, своим или Аплечеева, – что Верескин обдумывал самоубийство еще до (!) появления призрака. Разумеется, это лишь гипотеза, пусть даже весьма веская, которую мы едва ли сможем когда-нибудь окончательно подтвердить или опровергнуть.

Утром 15 марта, через три дня после того, как Ульяна Августовна Шпомер обнаружила соседа мертвым, горничная проводила ее в комнату к Шарлотте Францевне Альтберг, которая сидела за конторкой и перебирала огромные стопки бумаг. Возле нее, прямо на полу, громоздилась куча изорванных листов. По обрывкам на начищенном паркете, похожим на последние ошметки снега в весеннем лесу, можно было проследить путь бумаг от конторки к жарко растопленной печке. Визит полицейских чинов произвел на супругов Альтберг такое удручающее впечатление, что было решено срочно навести порядок в бумагах.

– Einen wunderschönen guten Morgen, holdes Fräulein! – широко улыбаясь, поздоровалась Ульяна Августовна. – Welch ein gar mirakulöser Tag heute!6

– Здравствуйте, – хмуро ответила госпожа Альтберг. – Слушаю.

Возможно, ей как баварке не понравился лифляндский выговор Ульяны Августовны, да еще и со следами русского акцента, может быть, сказывалась настороженность и расстройство от чрезвычайных событий, но вероятнее всего, она просто следовала своему обычному высокомерию с низшими. Альтберг даже не предложила Ульяне Августовне сесть.

– Дражайшая Шарлотта Францевна, прошу вас, как только может умолять женщина, позволить мне незамедлительно съехать с квартиры!

– Съезжайте, – безразлично согласилась Альтберг и вернулась к бумагам.

Ульяна Августовна подождала несколько секунд, ожидая продолжения. Шарлотта Францевна просмотрела несколько листов и разодрала один из них. Только по чрезмерному усердию, с которым она порвала бумаги на совсем уж крохотные клочки размером едва ли не с ноготь, можно было угадать, что в комнате кто-то есть и Альтберг немного играет, представляя делового человека, полностью погруженного в важную и тщательную работу.

– Однако, – откашлялась Ульяна Августовна, – позвольте, относительно средств. Комната оплачена за первую треть, до мая. Кроме того, задатковый платеж там некоторый…

– Ничем не могу, – отрезала Шарлотта Францевна.

– Голубушка, умоляю вас! Без этих средств решительно невозможно съехать. Новая комната, ломовые… Прошу вас!

– Коли вам затруднительно – оставайтесь. Съедете первого мая, по договоренности. Передадите комнату и прочее. Отчего нам терпеть убыток? Теперь скоро жильца не сыщешь. Не те времена. Что за нужда? Зачем спешка, коли вы недостаточны в средствах?

– Я не могу! Не могу остаться даже на одну ночь! Не могу!

– Отчего же?

Ульяна Августовна замерла в нерешительности, потом подошла почти вплотную и прошептала:

– Является.

– Что? – брезгливо и недоуменно сморщилась Шарлотта Францевна.

– Каждую ночь приходит. Говорит, говорит, говорит. Спрашивает: имела ли сердечную склонность, про супружество… Мальчик какой-то, невинное дитя… Пироги с визигой… А сквозь самого рукомойник просвечивает. Ужас такой, пошевелиться невозможно. Умоляю вас, умоляю…

Из трех предполагаемых проявлений постжизни Свистулькина в 1801-м именно эпизод с Ульяной Августовной наихудшим образом отражен в источниках. За пределами лабзинского архива описание обнаружено только в письме Алевтины Федоровны Никишиной и рукописи мемуаров Ивана Дмитриевича Якушкина. При этом ни Никишина, ни Якушкин не сообщают источника сведений. Кроме того, письмо Никишиной и мемуары Якушкина написаны спустя десятилетия – в 1801 году они были детьми пяти и семи лет соответственно.

Лабзин оставил стенограмму бесед с Альтберг и Шпомер. Рассказ Шарлоты Францевны позволил достаточно подробно реконструировать встречу со Шпомер 15 марта. Сама же Ульяна Августовна в 1817-м неожиданно заявила, что выдумала историю с призраком, стараясь поскорее покинуть квартиру, где ее преследовали вполне естественные неприятные воспоминания. Отказ от откровенности в этой ключевой точке нашего интереса отчасти компенсирует подробный и проницательный рассказ о Свистулькине в месяцы их соседства. Именно благодаря Шпомер мы можем представить, каким человеком был Кузьма Степанович.

Близость письма Никишиной и мемуаров Якушкина, вплоть до дословных совпадений, заставляет предположить происхождение из общего источника – возможно, от Лабзина, передавшего сообщение Альтберг. Под сомнение эту версию ставит радикальное расхождение в описании итога беседы. Якушкин утверждает, что Шарлотта Францевна категорически отказалась от любых уступок, Никишина, напротив, пишет, что «даже жестокое сердце черствой старухи не могло остаться безучастным к искреннему горю». Сама Альтберг туманно упомянула помощь и сочувствие – Ульяна Августовна сказала, что спустя пятнадцать лет это едва ли имеет значение.

Не так давно вышла замечательная работа петербургского ученого Петра Михайловича Крошкина – обобщение колоссального материала, исследование судеб людей, связанных со Свистулькиным, и отражение его истории в общественном сознании начала XIX века.

Александра Андреевича Аплечеева вскоре после убийства Павла отставили от должности обер-полицмейстера Петербурга с довольно комичной формулировкой: «за допущение азартной карточной игры». С тем же успехом, принимая во внимание столичные нравы, можно было уволить за допущение дыхания воздухом.