– Мой брат тоже участвовал в боях и часто проигрывал.

– Никогда не понимал, зачем туда лезут те, кто не умеет драться.

– Он умеет, – Аврора говорит спокойным голосом, но Платону слышатся слезы. – Но если ты еще умеешь зрелищно истекать кровью на ринге, денег платят в три раза больше. Больно?

– Нет, – Платон качает головой. – Зачем ему столько денег?

Аврора немного медлит с ответом, а потом так же спокойно и тихо говорит:

– Для меня.

Ей стыдно это признавать перед чужим Платоном, но до недавнего времени она жила абсолютно защищенной, ни о чем не заботящейся, лишь изредка выглядывающей из-за плеча старшего брата в реальный мир и снова прячущейся за его спиной. Сейчас, к сожалению, только сейчас, оставшись одна, Аврора понимает как это сложно. Деньги, которые она привыкла тратить на безделушки вроде шкатулок и браслетов, брат добывал собственной кровью. Она сотню раз просила его оставить ринг, а он только трепал ее по щеке и отвечал, что драться ему нужно, чтобы не потерять форму и потом помогать отцу на войне, когда он вступит в ряды армии. Боже, какой же глупой он ее считал. Как стыдно, что она ничего не понимала.

– У тебя есть шарф? – шмыгнув носом, Аврора соскакивает с кровати и смотрит на Платона так, будто он во всем виноват. Тот мотает головой в сторону шкафа и пробует двинуть рукой.

– Сиди смирно, – снова командует Аврора и, порыскав на полках, вытаскивает длинный тонкий шарф. Она обматывает им плечо Платона, словно бинтом, и пытается обездвижить руку, крепко прижимая к боку. – Какое-то время лучше не шевелить, – объясняет, замечая молчаливый вопрос в глазах Платона.

Аврора надевает на него кофту, застегивает молнию и даже поправляет воротник. Левый рукав свисает вдоль тела, словно Платон калека, потерявший конечность.

– Не усердствуй, – он отмахивается от нее здоровой рукой, из-за того, что устал чувствовать себя беспомощным. – Дальше я справлюсь без тебя.

– Хорошо, – кивает Аврора без пререканий, и, как кажется Платону, даже с радостью. – Эта мазь, – и она вручает ему тюбик, – от синяков и отеков. Намажь ею все лицо, а то тебя будто пчелы покусали. Но постарайся не попадать по ссадинам, могут загноиться. Там, где кровь – нос, бровь, рот и кулаки – лучше пройтись антисептиком, я сейчас принесу из комнаты. Таблетки на тумбочке, воду для них я тоже принесу, – и она в своей быстрой манере выбегает из спальни. Платон валится на подушки, а сверху на него наваливается усталость. Если бы его переехал танк, то, скорее всего, он мог чувствовать себя точно так же. Аврора очень похожа на танк. Особенно с ее неуемным желанием помочь и спасти всех вокруг. Закрывая глаза, Платон рисует в воображении лицо Авроры, торчащее из дула танка, и криво улыбается.

– Ты сильно на обезболивающее не налегай, – тут же начинает говорить ее лицо учительским тоном, и он открывает глаза, – Вот вода и все, что может тебе понадобиться, – Аврора копошится у изголовья кровати, выкладывая на тумбочки в ровный ряд стакан, таблетки, перекись, вату, еще какую-то мазь, кроме той, что зажата в руке Платона.

– Ой, беда, дай-ка мне, – она забирает тюбик из его кулака и присаживается на кровать. Легкими, почти невесомыми касаниями Аврора обрабатывает его лицо, сейчас больше похожее на сплошной синяк. Ночные компрессы не слишком помогли. Скулы, место над бровью, подбородок и веки она покрывает тонким слоем субстанции, ребром ладони осторожно убирает лишнее, случайно мазнув ему почти по уху, и вдруг тяжело вздыхает. Платона обдает дыханием, вздрагивают только ресницы.

– Все хорошо, – тихим убаюкивающим голосом произносит она. – Спи.

Он медленно проваливается в сон, но все еще чувствует, как она, теперь уже смоченной ваткой, что-то делает с его носом, бровью и губами. Потом он чувствует, как она тихонько, очень медленно, почти без звука расстегивает на нем кофту и точечными движениями проходится ватой по сбитым костяшкам травмированной руки, лишь слегка распрямив его скрюченные пальцы своими. Так же тихо и медленно застегивает молнию обратно и берется за его вторую ладонь.

Прежде чем совсем заснуть, Платон ощущает, как Аврора поднимается с кровати, потом становится тепло и уютно оттого, что кто-то накрыл его одеялом, и еле слышное «Все будет хорошо» звучит как колыбельная умирающему. Платон ни о чем не думает в этот момент, боль полностью уходит, и он наконец проваливается в глубокий сон.

Аврора выскальзывает из квартиры, как заправский ниндзя, и быстро уходит в сторону учебных классов. Преподавателю она скажет, что была в санчасти, поэтому пропустила занятие, никто не станет ничего проверять. На уроках Аврора сосредоточена и внимательна, старается не упустить ни единой секунды скучных лекций. После, на обеде, она так же молчаливо и сконцентрировано читает дополнительные параграфы по физике. Аврора сейчас вся сплошной нерв и чтобы хоть как-то успокоить себя и не мучиться переживаниями о том, как там Платон, ей приходится занимать мысли другим.

Брата она никогда не оставляла. Она прогуливала занятия неделями, не отходила от него, пока не убеждалась, что никакой опасности нет. Такова ее натура. Нельзя бросать тех, кому нужна твоя помощь. Особенно если от этого зависит чья-то жизнь. Аврора боится смерти, потому что боится войны. Нет, у нее нет никаких утопических идей, о том что без войны люди не будут умирать, просто так совпало. Война для нее означала смерть, а смерть была войной. Одно к одному.

Она боится, что Платон умрет.

Она боится, что умрет брат.

Или отец. Или мама.

Этот страх перманентен. Он с ней днем и ночью, приходит и садится рядом, как старый друг. Он говорит с ней каждую бомбежку, каждую сводку погибших. Язвит и скалится. Напоминает, как она мала и беспомощна по сравнению с ним, как велик и необъятен он. Как непонятен и неподвластен ей.

«Что ты можешь против меня, маленькая девчонка? Мне тысячи лет. Я само мироздание, рожденный из хаоса и небытия. Ты не можешь противостоять мне. Ты ничего против меня не можешь. Я стану только сильнее, я подчиню тебя. Ты слаба и глупа, твоя вера в “светлое завтра” бессмысленна. Завтра я тоже буду с тобой. Каждый день твоей никчемной жизни я буду с тобой. Буду крепнуть и взрастать, а ты мельчать и трусить. Я самая большая часть тебя. Я – это ты».

И маленькая девочка жмется в угол и прячет лицо в ладонях. Каждую бомбежку, каждый раз, дочитав список погибших и не найдя там своих родных.

Аврора жалеет, что не курит. Вдруг станет легче, спокойней? Она стоит у стены, опустив голову, уставившись на собственные ботинки, и думает. Платон выглядит лучше, чем вчера. Может быть, все обойдется. Может быть, никто не умрет.

Аврора прижимает к груди тетради и, уткнувшись подбородком в переплет, думает, как выручить Платона с учебой. Он комендант и если пропускать уроки ему худо-бедно можно, то с комендантским классом такое не провернуть. Здесь отмечаться нужно в любом случае. Аврора не сильна в выдумывании хитроумных планов и лжи, поэтому она решает действовать так, как умеет. Вырвав из тетрадки лист и сняв зубами колпачок с ручки, она, старательно меняя почерк, выводит немного кривые буквы. Слегка запнувшись на фамилии Платона, Аврора заканчивает записку и складывает листок пополам. Должно сработать.

Со звонком она, как и все, заходит в класс, но останавливается у преподавательского стола, а не садится за парту.

– Что тебе? – нетерпеливо спрашивает женщина средних лет, и Аврора даже узнает в ней учителя по географии с другого потока, но имени не помнит.

– Вот, – она кладет сложенный листок на стол и, скрестив руки с тетрадями за спиной, ждет.

– Ну что еще? – тяжело выдыхает учительница. Она берет записку, читает, потом снова читает, и у Авроры замирает сердце.

– Только вас двоих забирают? А где второй?

– Он уже там, – слегка улыбнувшись, отвечает Аврора.

– Ну, тогда и ты беги, – без каких-либо эмоций учительница протягивает записку обратно, – Расписание узнаешь у друзей.