– Вроде все нормально, – сухо констатирует она. – Тебе нужно было идти к врачу.

Он убирает ее руки от себя, не смотря на то, что она пытается помочь. Ему должно быть неприятно, что она трогает его. Он догадывается, что и ей это не приносит никакого удовольствия. Ему не нравится, что ненавидеть ее становится не за что. Аврора смотрит на него и, едва сдержав улыбку, выпрямляется. Она уходит, возвращается к своему письму, и больше он не видит ее сегодня.

Когда он ложится в постель, плечо отзывается на каждое движение, будто снова требует, чтобы кто-нибудь к нему прикоснулся. В маленькой комнатке нет воздуха. Болит теперь и в груди. Ни о каком сне не идет даже речи, он грезит о том, чтобы хотя бы мог дышать. Промучившись несколько часов, Платон резко поднимается с постели, выходит в узкий коридор, где двоим ни за что не разойтись, и стучит в соседнюю дверь. Он знает, что Аврора поможет, труднее всего было заставить себя пойти за помощью. Это самое трудное – подойти к ней.

Она не спешит открывать, не проворачивает ключ в замке. Аврора тихо спрашивает, что произошло.

– Мое плечо, – Платон стискивает зубы, чтобы его голос звучал достаточно мужественно.

– С ним все нормально, – Аврора продолжает говорить из-за двери. Ее голос как раз таки звучит абсолютно по-женски встревоженным.

– У меня рука отнимается, – он сжимает плечо, пытаясь унять боль.

– Я не знаю. Я не врач.

– До врача мне сейчас не дойти, – зубы начинают скрежетать друг о друга от чрезмерных усилий.

– А чем я…

– Аврора, – он называет ее по имени вслух, кажется во второй раз. – Если ты чего-то боишься, я тебе обещаю…, – он не знает что ей пообещать, а готов на что угодно. Ему слишком больно.

За дверью происходит короткая заминка, потом она распахивается. Резко, как будто прыжок в воду. Аврора выныривает из темноты комнаты и смотрит на него, она напряжена, словно ждет удара из ниоткуда. Видит, что Платон один и рвано выдыхает.

– Что за мусор у тебя в голове? – он почти врывается в спальню, оттесняя ее от двери. Платон совершенно неожиданно для себя понимает, чего она боится. Она боится, что он сдаст ее, и это кажется ему таким же неуместным как и собственное присутствие в ее комнате. Он ей враг, и все остальные ей тоже враги, и Оскар ей враг. С друзьями тут сложно.

Платон оборачивается к ней, она, тряхнув головой, прогоняет страх, складывает руки на груди.

– Мое плечо, – он повторяет уже сказанное и слышит в ответ то же самое «я не знаю».

– Просто сделай что-то. Как ты делала раньше, – Платон усаживается на кровать и ждет. Аврора касается лба тыльной стороной ладони, а потом стряхивает с рук липкий страх. Она подходит к нему со спины, щелкает прикроватной лампой, комната тут же заливается мягким светом, и Аврора осторожно начинает массировать плечо. У нее холодные дрожащие пальцы, и она двигает ими медленно, неуверенно. Напряжение постепенно уходит из груди и плеча и Платон снова мыслит. Так же медленно и неуверенно, как Аврора растворяет его боль. Несколько минут они привычно молчат, а потом он поднимает руку и накрывает ее пальцы, заставляя остановиться.

– Ты можешь думать обо мне все что угодно, – тихо произносит Платон, смотря в стену, – но я никогда не приведу их к тебе, – понимает, что это почти клятва, но теперь по крайне мере он знает что именно может ей пообещать.

Она ничего не отвечает, стыдится признать то ли свои мысли, то ли страх.

– Я, может, и не герой, но и не Оскар.

– Мгм, я принесу мазь, – Аврора говорит спокойно и равнодушно, вытягивает пальцы из под его руки и уходит из комнаты. Ее нет довольно долго, несколько минут, все это время он мечтает лечь на подушку и уснуть. Даже примеривается к ее кровати. Он очень устал, ему хочется выспаться и отдохнуть. Платон упирается локтями в колени и кладет голову на ладони. Глаза закрываются от навалившейся тяжести. Аврора возвращается со склянкой в руках. Наверняка хранит ее там же, где и смелость, которую пьет горстями. Она подходит к небольшому комоду, в этих коморках крохотное абсолютно все, и, покопавшись, достает оттуда длинный широкий шарф.

Они ничего не говорят друг другу. Платон не спрашивает, почему она помогает, он не знает таких причин. Ей не интересно, почему он просит помощи у южной, у Авроры голова забита совсем другим.

Она наносит мазь ему на плечо, растирая ее ровным слоем, и перекидывает шарф поперек его груди.

– Подними руки, – и Платон по очереди поднимает каждую руку. Аврора перекрещивает концы шарфа на спине, обматывает плечо и завязывает тугой узел прямо над ключицей. Мазь приятно холодит плечо после ее рук. Платон готов благодарить за спасение, но только сухо кивает и уходит. Аврора проворачивает ключ, запирая за ним дверь, и медленно сползает вниз по стене. Она видит, как мелко и противно дрожат руки, презирает себя. Ей в пору прятаться за чьи-нибудь спины, а не бросаться на холодные острые взгляды да стальные жесткие кулаки. Но пока она прячется только за старой дверью, да и за это себя нещадно ругает. Негоже, не по статусу ей так бояться. Отец бы узнал – расстроился.

До конца ночи Аврора так и сидит у стены, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре и за окном. В шесть утра привычно звучит звонок и она поднимается на ноги, чтобы переодеться и собраться. В ванной комнате она набирает воду в ладони и немного расслабляется, когда видит, что руки больше не дрожат. Умывается, расчесывает волосы, поправляет воротник. На выходе из ванной сталкивается с Платоном, тот отводит глаза и протягивает ей шарф. Значит, видел и понял. Аврора без слов принимает шарф, возвращается в комнату и с остервенением бросает его в подушку. Злость на саму себя заполняет голову и вытравливает все остальные мысли. Аврора выдыхает и окончательно забывает о ночном страхе, по крайней мере, ей так кажется.

Все идет довольно гладко, пока на ее долю не выпадает дежурство по столовой. В самом начале у них были няньки, которые следили, чтобы дети были сыты и одеты, но пять лет назад установили дежурства, а милые женщины, растившие их с малых лет, ушли в другой корпус. День начинается с того, что они вынуждены нести большие тяжелые кастрюли из общей кухни в свой корпус. Неудобные ручки больно впиваются в ладошки, Аврора сдувает со лба прилипшую челку, но в глубине души радуется тому, что сегодня не нужно идти на занятия и видеть Оскара. За перегородкой их десять человек, пять девушек и пять парней, этот день должен быть лучше предыдущих несмотря на тяжелый труд. Ровно в восемь три девушки занимают места у раздаточных окон, парни нарезают хлеб тонкими ломтиками и подносят горячие чайники. Аврора и еще одна девушка становятся на посуду, мыть и подавать чистые тарелки и стаканы. Перебрасываясь лишь минимальным набором слов, они делят пространство и обязанности.

Первая стопка посуды готова со вчерашнего дня, и пока есть немного времени, Аврора, как старшая по группе, аккуратным почерком вносит фамилии дежурных в журнал, проставляет дату, заполняет соответствующие поля, проверяет наличие продуктов. Они живут в одном корпусе всю свою жизнь, по-прежнему оставаясь незнакомцами, и впервые слышат имена друг друга сегодня. Первые позвякивания ложек о тарелки, бульканье воды в раковине, хорошо знакомо Авроре и она почти забывает, как все сложно сейчас. День постепенно набирает обороты, и после завтрака она моет сотни тарелок, наводит порядок на столах, и они снова отправляются на общую кухню за обеденными блюдами, затем все то же самое происходит за ужином.

К вечеру Аврора валится с ног и очень хочет спать, она последней обходит столовую, убирает оставшийся мусор, закрывает двери, ведущие в коридор, чтобы никто не забрался сюда ночью и не стащил еду, и пересчитывает запасы. На улице уже совсем темно, когда она заканчивает дела. Аврора закрывает раздаточные окна, гасит свет. В темноте и тишине ей очень легко представить, что все на самом деле проще и безобидней, чем есть на самом деле, но тяжелый день позади, а завтра ничего не изменится. Война по-прежнему будет войной.