– Не тронь меня, меченный.

Говорит так громко, что слышно только ему и уходит легко и стремительно, ощущая небывалую силу. Не то, чтобы Аврора вдруг нашла в себе бесконечной прочности стержень, способный удержать ее спину прямой под любым грузом, нет, вовсе нет. Это руки наливаются холодной злостью, сжимаются в кулаки, и она готова поклясться, что смогла бы надавать Оскару оплеух и силком притащить к директору, спроси ее кто-нибудь еще о той ночи. Но никто не спрашивает.

Умница Аврора, вдруг решившая, что горячие порывы лучше холодных рассудительных мыслей, до закрытия сидит в библиотеке, делая задание по литературе для себя и Платона. Чуть позже он перепишет его своей рукой, и завтра очередное эссе окажется на столе преподавателя. В библиотеке положено говорить тихо, и Аврора не переносит на себя каждый шепот за спиной. Умница Аврора обычно чуткая и внимательная к миру, предпочитает кое-что не замечать.

Аврора умница и знает, когда нужно закрывать двери. Когда человек уходит. Или уходишь сама.

После отбоя, наблюдая, как Платон глотает ужин почти не жуя, Аврора кратко рассказывает о заданиях, усевшись на край кровати и подтянув одно колено к груди. Она не выдает ни слова о тревожности и разговорах в корпусе, допросах и «Черной метке». Большинство из этого Платон даже не знает. Может, догадывается, но ничего не говорит. Есть всего несколько вещей, которые они могут делать вместе. Например, переброситься парой слов об учебе и выхаживать больного недруга, пожалуй, можно и вопреки правилам, а вот вести душевные беседы нельзя. Кто знает, может завтра Платон выйдет за дверь и сдаст ее.

– Ты получила списки? – спрашивает он, откладывая ложку в сторону.

– Да, – немного растерянно кивает она. – Хочешь прочесть?

– Нет.

– А зачем?

Платон смотрит тяжелым, внимательным взглядом, и Авроре больно в груди. Она подскакивает с кровати, поправляет сбившееся одеяло, отбирает у Платона миску с остатками ужина, сует ему в руки эссе, закрывает окно, собирает посуду, делает тысячу ненужных движений, потому что глаза щиплет от слез. Платон, немного опешив, наблюдает за ней, он не слишком просвещен о нежных девичьих чувствах и тонких душах, чтобы понять, что не так.

– И… все нормально?

– Да. Да… Я зайду за работами утром.

Аврора возится в ванной, намывая посуду, которую завтра надо сдать дежурным по кухне, стряхивает с рук воду и умывает лицо. Слезы высохли, и это хорошо. Она вспоминает списки, что сейчас лежат под подушкой. Аврора едва не пропустила часы раздачи со всеми этими допросами, а получив бумаги еще долго не решалась прочесть. Просто водила пальцами по сгибу листов, а потом все-таки открыла и не нашла имен близких.

Глядя на себя в зеркало, Аврора думает обо всем сразу. О Платоне, который вот-вот совсем поправится и вернется к занятиям, об Оскаре и «Метке» с их ужасами и зверствами, о Лилии, которую нужно оберегать от обозленных северных и о Марке. Вытерев насухо посуду, Аврора одевается и выходит из квартиры. Она неслышно крадется по коридорам, поднимается на четвертый этаж и идет в спальню мальчиков. Не смотря на темноту, Аврора хорошо ориентируется, лавируя между кроватями. Ей не нужно считать шаги, ноги сами идут. Она опускается на корточки перед кроватью Марка, и он тут же просыпается. У них у всех чуткий сон. Только в те ночи, когда нападает «Метка», никто ничего не слышит.

Аврора успокаивающе улыбается и кивает в сторону двери. Марк поднимается и ерошит волосы, плохо понимая, что происходит. Он слегка задерживается, быстро надевая штаны, и нагоняет Аврору, когда та уже сидит на старой парте в кладовке на этаже. Сюда свозят старые кровати, шкафы, надеясь когда-нибудь их починить, рваные тряпки, совсем изношенные простыни, уборочный инвентарь. Парни используют это место как большую пепельницу, за что их нещадно гоняют, а парочки, желающие уединиться, не раз прятались тут. Дверь вроде и запирается на замок, но кто-то регулярно его взламывает.

Марк немного медлит на пороге, в кармане штанов торчит пачка сигарет. У него ботинки на босу ногу, никакой майки и отцовский жетон на голой груди. Марк смотрит куда-то в сторону, пытаясь угадать, зачем Аврора подняла его с постели. Она сидит, болтая в воздухе ногами, держась обеими руками за парту, и старается не подставлять лицо свету, проникающему сквозь грязное оконное стекло.

– Я за книгой, – улыбаясь, заявляет Аврора.

– Надо было раньше сказать, – он пожимает плечами и проходит к окну, на ходу доставая сигарету. – Я ее не взял, – Марк чиркает спичкой, комнатка озаряется огоньком и почти сразу же погружается в полумрак.

– На скамейке оставил? Или на сигареты скрутил? – проговаривает Аврора, а затем закидывает ноги на парту и ложится, уставившись в потолок. Просто потому, что смотреть на его голую спину, выражающую неодобрение и холодную сдержанность, сил нет.

– Опять несмешные шутки шутишь? – не оборачиваясь, бубнит он сквозь сжатые губы.

– Пытаюсь, ты ж не поддерживаешь.

– Чего ты хочешь? – Марк выдыхает дым в разбитое стекло и оглядывается на нее. – Ты бы не валялась, подхватишь еще заразу. Или заноз.

– Ты сказал, мы не чужие, – Аврора вытягивает вверх руки и рассматривает их.

– Ну, сказал.

– Надо чтоб стали чужими.

– Тебе надо? Или кому другому? – у Марка напрягается каждый мускул, пока он поворачивается, чтобы взглянуть на Аврору. Она закрывает глаза и сгибает руки, укладывая их на лоб. Вот поэтому она сейчас здесь, и ведет этот непростой разговор, стараясь спрятать серьезность за шутками. Марк всегда метит в самую сложную и запутанную часть ее натуры, на раз разгадывает тайны, постоянно настороже, чует ложь. Аврора и не собиралась лгать.

– Я их узнала, – прикрываясь руками, бормочет она. – Тех меченных.

– Твою мать, Рор, – шепчет Марк. – Твою мать. Ты же… Как… Зачем ты вообще в это влезла? Нельзя никому говорить, слышишь меня? Вообще никому. Никогда. Кто бы ни спрашивал.

– Мгм, это я понимаю. Тут проблема в другом, – и она рывком садится, оказываясь лицом к лицу с Марком. Он выжидающе смотрит, ничего не говоря. Аврора приглаживает волосы, опуская ладони ниже, и мнет шею:

– Они знают, что я их узнала.

Марк глубоко затягивается и все так же молчит.

– Я не собиралась, думала продержаться до конца допросов. Просто бы лгала и лгала, пока не отстанут. Знала, что рано или поздно придут запугивать, хотела, чтобы они думали, что я ничего не видела. А сегодня сорвалась, случайно вышло. Нервы ни к черту. Я его меченным назвала.

Аврора ни на секунду не задумывается, рассказывая все. С Марком можно быть честной.

– Ясно, – спокойно заявляет он. – Скажи кто, и я попробую договориться.

– Нет, – качает головой Аврора.

– Нет? – тихо повторяет Марк, отворачиваясь к окну.

– Нет.

– Они тебя убьют, Аврора.

– Я комендант.

– Эти отморозки сделают все, чтобы ты никогда не заговорила. Скажи мне, кто это, и я пойду к ним…

– Просить за меня? – перебивает она. – Чтобы они и тебя убили? Я тебя в это не пущу, – хрипло, срываясь на громкий шепот, припечатывает Аврора. – Ты больше за меня не отвечаешь. Ты свободен, и я ни за что не позволю тебе…

Голос обрывается, она поднимается с парты, встает на ноги и делает шаг к нему. Осторожным прикосновением руки к его оголенному плечу она призывает к согласию, кладет голову, ощущая привычное тепло, и испытывает дикое желание уткнуться ему в шею и закрыть глаза, чтобы война отступила.

– Давай считать, что та Рор уехала с братом и сейчас где-то там. А я – Аврора, чужой и незнакомый тебе человек. Обещай, что не станешь ничего делать, что бы там ни было, обещай.

– Смеешься, что ли?

– Нет, – Аврора улыбается, касаясь губами его плеча, и тянется рукой за сигаретой. Просто дразнит, давняя игра. Он привычно ловит ее ладонь, переворачивает и целует.

– Хочешь, попрощаемся? – предлагает она, держа слезы глубоко внутри, не выпуская наружу. – По-настоящему, как положено. Только пообещай.