Элиэль, прихрамывая, подошла к самой большой группе проезжих – она состояла из восьмерых мужчин, занятых едой и разговором. Мужчины прервали беседу и уставились на нее. Потом оглянулись, хмуро осмотрев ее спутника-паломника.

Нимало не смутившись, Элиэль разразилась речью, из которой Эдвард не понял ни слова. Один из мужчин сердито крикнул что-то, жестом отсылая ее прочь. По виду трудно было определить род их занятий. Двое помоложе носили только набедренные повязки, остальные – обычные серые рубахи. Соломенные шляпы лежали на траве рядом с ними. У каждого на поясе висел нож, и все щеголяли бородами. Если бы не одежда, их можно было бы принять за итальянских крестьян.

Однако Элиэль не так-то просто было обескуражить. Девочка продолжала свой монолог, время от времени делая драматические жесты в сторону Эдварда, – она, несомненно, объясняла, какой он святой и вообще положительный. Сам-то он не чувствовал себя слишком святым и положительным. Он чувствовал только, что проголодался и невыносимо устал. А дырки в зубах мучили его не меньше, чем сбитые ноги.

Один, помоложе, произнес что-то остроумное, и остальные расхохотались. Старший, седобородый, снова закричал на нее. Они говорили на странном языке, совсем не на том, которому Элиэль учила его. Этот звучал гортаннее, но Эдвард все же распознал одно или два слова и решил, что это скорее диалект. Речь девочки становилась все более резкой и настойчивой. Седобородый встал и угрожающе двинулся на нее. План выбить милостыню для святого человека явно не срабатывал. Что ж, спасибо за попытку.

Отказавшись от надежды на завтрак, Эдвард тоже поднялся. Он шагнул вперед и положил руку на плечо Элиэль. Девочка вздрогнула и замолчала. Он собирался увести ее, но Элиэль не тронулась с места. Из-за этого жест его показался жестом поддержки и защиты. Они вдруг оказались лицом к лицу с седобородым. Тот угрожал больше не ребенку, а мужчине моложе и выше его самого. Но и отступать он, видимо, не мог.

Судя по внешности, Седобородый был тертый калач. Его лицо казалось почти черным от загара, а в морщинах собралась красная дорожная пыль. Плечи были впечатляюще волосатыми и мощными, глаза налились кровью и имели самый угрожающий вид. Он презрительно произнес что-то. Его слова остались не более понятными, чем если бы он говорил по-китайски, но, судя по тону, это явно означало, что некоторым молодым бездельникам лучше бы пойти поискать себе достойную работу, пока не схлопотали колотушек. Спутники седобородого радостно загоготали в знак одобрения.

«Нет, право?» Прежде чем сам он это осознал, брови Эдварда вызывающе приподнялись. Он не намерен выслушивать такие замечания – что бы там ни говорилось – от шайки бродячих оборванцев. «Не давай им понять, что боишься их…»

Слишком поздно до него дошло, что полученное в Фэллоу воспитание может сыграть с ним плохую шутку. Его одежда не слишком соответствовала роли молодого джентльмена, а его оппоненты были вовсе не непокорными британскими подданными. Да и сам он не губернатор его величества, за которым незримо стоит мощь Британской Империи. Он даже не сын Бваны из Ньягаты. Он именно тот, за кого его принимают эти люди, – нищий. Да, сейчас утонченные манеры закрытой школы могут оказаться совершенно неуместными.

А жаль! Отступить теперь значит только усугубить ситуацию.

Он уверенно встретил взгляд Седобородого: «Ну что ж, давай, действуй!»

Седобородый выкрикнул что-то еще.

«Неужели? Нет, вы что-то сказали?»

На изборожденном морщинами лице седобородого явственно проступило сомнение. Может, он просто никогда еще не видел голубых глаз? Он спросил что-то.

Эдвард молчал. Элиэль тоже. Сомнение сменилось озабоченностью. Седобородый повернулся, быстрыми шагами подошел к костру и вернулся, неся палку с нанизанным на нее куском жареного мяса. Элиэль выхватила палку из его рук и решительным жестом потребовала еще. Другой мужчина принес еще.

Эдвард благодарно кивнул и одарил их своим благословением. Оба мужчины приложили ладони к груди и низко поклонились с видимым облегчением.

Божий человек вернулся на свое бревно, стараясь не хромать в тесных башмаках. Он сел не раньше, чем удостоверился в том, что опасность миновала. Он привлек к себе внимание всех расположившихся здесь на привал. Элиэль подошла и остановилась рядом с ним. Ее лицо было бледнее обычного, но она украдкой хитро подмигнула ему. Он хранил бесстрастное выражение лица, решив, что так будет спокойнее.

Однако сразу же к ним подошел парень помоложе и, преклонив колена, поднес Элиэль миску каши. Другой принес флягу воды. Один за другим мужчины опускались на колени, чтобы получить благословение божьего человека. За ними потянулись люди от других костров. Вскоре у ног почтенного паломника возвышалась груда снеди, достаточная для небольшого пиршества.

Каждый раз, когда Элиэль бросала на него взгляд, ее глаза раскрывались шире и шире. Эдвард хранил полную невозмутимость, словно ничего другого и не ожидал. Наконец он понял, чего от него ждут, и уселся, дав всем понять, что удовлетворен. На этом поток приношений иссяк. Он и так собрал достаточно провизии, чтобы накормить целый монастырь изголодавшихся монахов.

У него давно уже слюнки текли. Эдвард впился зубами в мясо, восхитительно вкусный теплый жир потек по подбородку. Про зубную боль он даже не вспомнил.

Телега Седобородого была доверху загружена чем-то напоминавшим мелкую синюю морковь. Не самый удобный трон. Эдвард кое-как угнездился на нем и, скрестив ноги и нахлобучив на голову шляпу, проделал путь до Филоби с максимально возможным комфортом. Стараясь хранить подобающий святому невозмутимый вид, он вцепился в свой посох и совсем не по-святому истекал потом под полуденным солнцем. Элиэль сидела рядом с возницей и, задравши нос, рассказывала ему что-то. Бог знает, чего она там ему наговорила. Пару раз Эдвард уловил в ее рассказе свое имя. Ее религиозные взгляды начинали казаться ему вполне терпимыми. Элиэль то и дело оборачивалась, чтобы что-то сказать Эдварду, но он редко понимал больше пары слов. «Мигафило» было одним из них.

Вскоре телега подъехала к еще одной речке. Одолев брод и пологий подъем на холм, они оказались в чистенькой деревушке. Тут и там виднелись чистенькие беленькие домики с красными черепичными крышами. Похоже, это и было то самое Филоби или «Мигафило», родина пророчества. Деревня состояла из нескольких узких улиц и полусотни домов. В воздухе стоял запах гари. Несколько домов сгорело – судя по всему, совсем недавно, поскольку восстановительные работы были в самом разгаре. На улицах толпилось больше народа, чем можно было ожидать в это время дня. Они не без интереса пялились на паломника в телеге.

Но вот глазам путников открылось куда более серьезное разрушение. За деревней высился небольшой конический холм, утыканный почерневшими древесными стволами. Когда телега подъехала ближе, Эдвард ощутил знакомые уже признаки виртуальности. Несмотря на жару, его пробрал озноб. Этот холм был еще одним узлом и священным местом. Должно быть, именно здесь появился на свет «Филобийский Завет», и теперь это место было уничтожено огнем. Среди обугленных стволов священной рощи тут и там виднелись почерневшие развалины зданий. Из рассказов Крейтона выходило, что этот хаос – дело рук Палаты, пытающейся разорвать цепочку. Удар здесь нанесли те же люди, что сеяли смерть в Ньягате. Убийцы его родителей. Враг, добивающийся его смерти.

Здесь их пути с Седобородым разошлись. Святой паломник царственно сошел с морковки. Ощущая себя полнейшим шарлатаном, Эдвард возложил ладонь с растопыренными пальцами на лоб мужчине. Должно быть, это считалось исключительной честью – когда старый грубиян поднялся на ноги, на его покрытых дорожной пылью щеках пролегли глубокие борозды от счастливых слез. Он бормотал слова благодарности, прижимая к груди соломенную шляпу.

Эдвард повернулся и бодро зашагал за своей маленькой провожатой. Он не видел ее лица и не знал, о чем она задумалась. Не похоже на Элиэль так долго хранить молчание.