Кто-то настойчиво вырывал меня из тревожного мира снов. «Амо, нам пора», – слышу где-то очень далеко.

Щебет птиц проясняет сознание.

Размяв каменные мышцы, я встречаю утро – до невозможности прекрасное, дикое и в то же время такое обычное. Лес окутанный сладкой дремотой оживает.... с ним просыпаюсь и я. Я будто пробуждаюсь от долгого беспокойного сна.

Жизнь совсем не кажется мне пресной, как раньше.

Я чувствую бодрость и силу. Но сила эта не физическая, она где-то внутри, созревает, как зелёная вишня наливается с каждым днём все больше и больше. Мне буквально на секунду становится чрезвычайно беспокойно внутри. Когда успели родиться во мне незнакомые чувства?

Вчера я была на грани сумасшествия от страха за свою жизнь. Сегодня же меня совсем не волнует, что мы чуть не попались в лапы индейцам.

Я либо схожу с ума, либо сказочно беспечна.

Поднимаю глаза на своего спасителя, он спокоен и собран. Возможно, его настрой передаётся и мне.

Мэкхья с привычным недоумением смотрит на меня, помогает подняться. Деловито протягивает руку в пещеру и выуживает мешочек.

– Я не рассчитывал, что мы так задержимся, – передаёт мне его, – Перекуси. Только немного, чтобы были силы, а не разморило. Ты частенько вырубаешься.

Я вытаскиваю что-то засохшее неаппетитного бардового цвета. Брезгливо морщусь.

– Вяленое мясо, – закатывая глаза поясняет он.

Пробую. Не так плохо. Очень даже неплохо. Охотно съедаю пару кусочков.

– На пути в резервацию есть несколько магазинов, но мы идём окольными путями, поэтому я сделал заначку, – подмигивает Мэкхья.

– Мне снятся странные сны, – причмокивая перебиваю его.

– Тебе нужен асабикешиин.

– Асаби что?

– Асабикешиин – это амулет. Он защищает спящего от злых духов и дурных сновидений. Его история уходит корнями в древность, есть даже красивая легенда. Если ты когда-нибудь увидишь этот амулет, то ты сразу поймёшь, о чем я говорю. По преданию, он соткан паутиной, чтобы ловить тревожные сны. У меня тоже есть. Мама заботливо сплела его, когда я был ещё совсем мальчишкой, – грубые черты лица сразу разгладились при упоминании о маме.

Я будто познакомилась с другой частью его души, скрытой от всех, даже от него самого. Заметив, с какой любовью он рассказывает о семье, меня жалит ревность. Я бы тоже хотела, чтобы мама оберегала мои сны.

– Расскажи, – прошу я.

Приподнятое настроение индейца быстро сменяется угрюмость, уголки рта ползут вниз. Он будто приходит в себя и мысленно корит себя за излишнюю болтливость.

– Предупреждаю, я буду должен завязать тебе глаза, – переводит он резко тему.

– Что? – с нескрываемым возмущением спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Я все равно плохо ориентируюсь, не нужно.

– Есть правила. Это даже своего рода негласный закон, у всех индейцев одинаковый. Незнакомец не должен знать обходной путь в резервацию. Амо, я не приветствую все это, – будто извиняясь спешно добавляет он, – Но есть некоторые устои, которые нельзя нарушать.

Он встает, явно давая понять, что разговор окончен.

– А где они? – опомнившись спрашиваю я.

– Пошли обратно в лес. У нас мало времени. Доедай.

– Я все, – пытаюсь аккуратно завернуть оставшуюся еду. – Ты говорил, они не будут искать нас около суток.

– Не так они и просты, быстро поняли нашу хитрость. Они ищут тебя одну, но на их месте я бы заподозрил, что одна ты никуда бы не смогла убежать. С другой стороны, они не знают, какими знаниями и умениями ты обладаешь, иначе бы не пришли ночью чтобы застать врасплох. Поэтому я надеюсь, что если они и приметят высоко в горах две фигуры, то не обратят внимания. И все же будем аккуратны!

Вечером того же дня мы разбили лагерь высоко в горах. Когда я раньше смотрела на них снизу, мне казалось просто невообразимой задачей забраться даже по проложенной тропинке – острые скалистые породы пугающе смотрели вверх. И я не ошибалась.

Путь дался мне тяжелее предыдущего. Чем выше мы поднимались, тем сложнее становилось дышать. Каждый шаг буквально сжимал воздух в легких. От этого неприятно кружилась голова, а перед глазами все предательски плыло.

Я впервые испытывала подобного рода ощущения – подъем в гору, так ещё и извилистыми путями – задача не из легких.

На закате мы забрались так высоко, что дух захватывало. Мой спутник заметно расслабился, мне даже показалось, что льды северно-ледовитого океана, разделявшие нас, дали трещину.

– Запасов у нас не так много, но я вижу, ты устала, – разжигая огонь как-то подозрительно заботливо говорит индеец.

– Немного, – соврала я. Устала дико, на подъёме хотелось лечь пластом и не двигаться больше никогда. Но кажется нравится воспитывать в себе силу духа и превозмогая боль двигаться вперед.

– Ты последи за огнём, подбрасывай сухие ветки. Я пойду, поищу что-нибудь съедобное пока совсем не стемнело.

Киваю.

На самом деле мне, и в правду, необходимо остаться одной.

В горах я чувствую себя поспокойнее, несмотря на ощутимый физический дискомфорт здесь больше открытого пространства – все как на ладони. Невероятные красоты раскрываются перед взором. Каменистые выступы, жадно окутанные дикой травой, неизвестные растения, устало свесившие голову. А совсем наверху шапки перламутровых ледников окрасились закатным светом почти в персиковый цвет.

Но несмотря на всю красоту, что пленила бы даже полуслепого, мысли все равно тянутся куда-то далеко вдаль, за верхушки пушистых деревьев.

Мой дом.

Как быстро меняются приоритеты в жизни?

Буквально недавно я ненавидела крошечное помещение, в котором мы ютились с бабушкой, сейчас же я тоскливо называю это домом. Так хочется быстрее оказаться где-то, где можно на худой конец смыть с себя всю грязь и закрыть дверь на все засовы.

Нас отделяет небольшой перевал от резервации Мэкхьи. Мы могли бы легко добраться к утру, если бы не мои стертые в кровь ступни.

Ближе к ночи Мэкхья возвращается с приличным уловом.

Раздраженно расстилает плед и предлагает присесть на него. В горах куда прохладнее чем в лесу, пока я его ждала вся задубела.

И почему раньше не догадалась достать покрывало?

Сам он, игнорируя погодные условия, усаживается прямо на сырую землю и передает не добрые пригоршни красных ягод.

Я скручиваюсь, поджимая ноги под себя, и жадно поглощаю шиповник и бруснику.

На огне жарятся грибы и жёлуди.

И если грибы на вид вполне съедобные, то вот жёлуди! Я с опаской наблюдаю, как индеец хрустит ими, точно кабан.

– Попробуй, сейчас самое время для них, – протягивает дымящийся жёлудь, который больше похож на зажаренного пузатого таракана, – Ну же, не бойся, как орехи на вкус.

Брезгливо морщусь.

– Нет, – отказываюсь от греха подальше.

В памяти сразу всплывает случай, как в клинику приползла девушка с признаками тяжелой интоксикации, накануне съевшая банку самодельно-консервированных желудей.

Я в очередной раз оглядываюсь вокруг, никакого намёка на цивилизацию.

– Но ягоды отменные. Раз я все ещё жива, значит ты умеешь их выбирать, – пытаюсь задобрить его и отвлечь от грустных мыслей себя.

Мэкхья молча выдувает клубы дыма, при этом никак не реагируя на мое замечание. На лице полное блаженство. Впервые вижу, чтобы он закурил.

– Что ты имел ввиду говоря, что индейцы индейцам рознь?

– То и имел ввиду.

Минуты две тщетно жду продолжение. Но нет. Молчит.

С этим человеком явно не построить диалог, что ещё взять с необразованного индейца, мысли даже свои выразить не может.

– Ты шлепаешь губами.... – решает оповестить он меня.

Понимаю, что выгляжу глупо, но стараюсь смотреть в его сторону как можно более пренебрежительней.

Улыбается.

Со скорбью признаю, что чрезвычайно завишу от его настроения. Но все ещё держусь. Улыбаться не буду.

– Меня ругаешь? – допытывается он.