– В моей станции виртуальной реальности все тоже как настоящее, – привстала Анетта. Она потрогала прогретую солнцем кожу; свесившись с кресла, провела рукой по влажной от полива траве. – Но там только игры, придуманные комнаты и прочая ерунда. Я никогда не видела собственный дом в виртуальной проекции!

– Наша станция работает немного иначе, чем игровая. – Райан повернулся к ним в кресле, которое, казалось, тоже стоит посреди лужайки. – Мы считываем ваши реальные воспоминания нейронным дешифратором, который я создал, и сигнал тут же преобразуется в визуализацию. Я написал программу, которая выдает визуализацию экспромтом, декодируя ее непосредственно из вашей памяти.

Хотя Райан никогда не говорил с людьми об их чувствах и прочей душевной мешанине, он обожал рассказывать им о своем главном сокровище, о деле своей жизни. Тут он оживлялся, закидывал ногу на ногу и любовался видениями вместе с ошарашенными добровольцами.

– Если я сейчас встану, то смогу пройти в свой дом? Открыть вон ту дверь и войти? – спросила Анетта, приподнимаясь.

Но Мэри задержала ее быстрым движением руки.

– Потенциально, да. Но вы здесь не для развлечения, а для воскрешения вашей дочери. Мы должны проделать эту работу вместе.

Анетта все еще оглядывала собственную лужайку. Над ее ухом прожужжал толстый шмель. Он опустился на раскрытый бутон розы: важно качал крыльями, семенил по лепесткам.

– Еще мне пришлось усовершенствовать сами станции виртуальной реальности, которые и так есть в каждом доме. Вы видите, слышите, ощущаете, обоняете не какую-нибудь придуманную вселенную, а собственное прошлое, свою жизнь.

– Это совершенно сбивает с толку, кажется таким настоящим. Потому что здесь все мое, все, что я помню. А воскресшие? – вдруг спросила Анетта. – Моя дочь, она будет такой же, как персонаж игры?

Райан подумал немного.

– Благодаря написанной мной программе, она будет такой, какой вы ее помните. Проекцией, как этот дом или куст роз. Только во много раз более сложной.

Анетта покачала головой. Она знала, что, увидев дочь, все поймет сама, и объяснить словами сотворенное Райаном О’Коннеллом чудо, которое скоро произойдет, было невозможно.

К концу его речи Анетта сидела в кресле глубоко и уверенно, руки согрелись, пальцы больше не дрожали – она была готова.

– Ну что, поехали, – скомандовала Мэри.

Она знала, что пройдет не так много времени, прежде чем Анетта поймет, что в технологии Райана таится не только волшебство, но и боль, и чем более реальным кажется все вокруг, тем тяжелее будет встреча женщины со своим прошлым. С тем самым днем.

– Итак, вы впервые принесли ее домой?

Анетта кивнула.

Мимо нее и Мэри проходит коренастая женщина в синей майке, широких штанах и с автолюлькой в руках. За Анеттой семенит кремовый пудель, явно удивленный и до ужаса взволнованный запахом новорожденной девочки. Торопливые шаги по дорожке, кряхтение и ворчание – муж Анетты обгоняет ее, повсюду разносится сильный запах мужских духов – амбра и ваниль. Он забегает на ступени крыльца, тяжелые пакеты, руки заняты. Он и пудель, оба взволнованы одинаково. Где-то здесь прячется простое счастье: в лужайке, автолюльке, тяжелых пакетах, пыхтении и суете. Трое людей и собака исчезают в недрах дома. Вечереет. Цикады, опьяненные жарой, неистово стрекочут.

В визуальной проекции остались только Анетта и Мэри. Не видно ни Райана и Четверки, ни мониторов, ни крипты, – все это словно было сном, и вокруг только темные стены дома и вид с холма на долину Города ангелов.

Вот Еве уже семь, она скачет по дивану вместе с собакой и громко хохочет, вокруг разбросаны игрушки.

Анетта в кресле экстракции памяти зажимает рот рукой, чтобы не закричать и не сорваться с места. Все смещается в сторону, затем вверх, пахнет жареной индейкой, ночь подсвечена гирляндами. Анетта протягивает руку, чувствует деревянные перила лестницы. Одна из десятка фотографий вдоль ступеней висит криво, и Анетта, чуть привстав, поправляет ее с нежностью. Кресло экстракции выезжает на площадку второго этажа. На двери комнаты Евы висит меловая доска, маленькая и вся в белой пыли. «Не беспокой меня. Я серьезно, мама!» Дверь в комнату открывается – за столом сидит Ева, сосредоточенная, сердитая. Она даже головы не поворачивает к матери и Мэри, словно их здесь нет.

– Это она создает компьютерный код, с которым выиграла «Имэджин Кап». Я прокралась по лестнице и тихонько приоткрыла дверь в комнату. Ева знала, что я вошла к ней без разрешения, но сделала вид, что ничего не происходит. Только надулась – видите, как пульсирует жилка на ее шее?

Анетта говорит шепотом, а виртуальная проекция, подчиняясь движениям памяти, зафиксировавшей этот момент пятнадцать лет назад, с точностью воссоздает прошлое.

– Если я протяну к ней руку, смогу почувствовать ее? – нерешительно спрашивает Анетта.

– Да, вы ее коснетесь. Но не стоит. Это лишь иллюзия, хотя невероятно реальная. Сейчас вы дотронетесь до миража, а не до дочери, – пояснила Мэри, и Анетта опустила руку.

Комната вокруг поплыла, преобразилась. Многолюдный зал, повсюду преподаватели и судьи комиссии, известные разработчики и охотники за головами из Кремниевой долины. Круговерть из людей и звуков: гул голосов, щелчки фотоаппаратов, скрежет передвигаемых по полу стульев, удушливый запах чистых рубашек и сладких энергетиков. Красные от бессонницы глаза участников обратились к Еве. Высокая, волосы выкрашены в ядовито-зеленый цвет, с пирсингом в носу, она на возвышении, настраивает презентацию на ноутбуке.

– Здесь ей шестнадцать. Я начинаю забывать, какой красивой была моя девочка, – громко сказала Анетта, чтобы Мэри услышала ее за гулом голосов. – Всю неделю мы с ней не разговаривали, потому что она заявилась домой с пирсингом и пьяная в стельку. Ева думала, я злюсь на пирсинг, хотя, если честно, он ей очень к лицу. Я психовала из-за того, что она напилась где-то и я нашла в ее сумке косяк. Но ничего не сказала, думала, она сама догадается, что дело не в серьге, а в чем-то посерьезнее. Но в тот день я все равно пришла ее поддержать.

Ева посмотрела в зал, близоруко прищурившись. Участники рассаживались по местам. Увидев мать, Ева успокоилась, ее движения стали уверенными и решительными.

Картинка снова начала меняться, но туман никак не рассеивался.

– Вы готовы к тому, что сейчас будет? – спросила Мэри, глядя Анетте в глаза.

– Я снова увижу ее смерть? – спросила женщина обреченно.

– Нет, нам не нужен именно тот момент. Лишь все, что было до него. Мы остановимся за пару минут до ее смерти.

– Слава богу! – вздохнула Анетта.

Она уже была сама не своя, перестала различать явь и иллюзию, навеянную Райаном. Данные из ее воспоминаний о дочери, даже те, которые не были визуализированы, скачивались через приложенные к голове электроды. Их должно было хватить для создания совершенной виртуальной копии Евы.

Туман рассеялся. Кресло, в котором сидела Анетта, и стул Мэри оказались посреди узкого коридора. В заполненном зале, оставшемся позади, стоял тот же гул, но Ева уже закончила презентацию и вышла за перегородку, прижимая к себе ноутбук. Анетта шла рядом с ней, медленно, они о чем-то беседовали, едва слышно посмеивались.

– В тот день она выиграла грант на разработку своего проекта. Самый молодой программист, получивший предложение работать в «Нейроник текнолоджис». Ее победа была объявлена, когда Евы уже не было в живых, через полчаса после ее презентации.

Анетта смотрела на свою широкую низенькую фигуру и на тонкую, высокую фигурку дочери, идущие рядом по коридору к запасному выходу.

– У Евы вдруг сильно разболелась голова, я повела ее на крышу, проветриться. Сейчас мы идем с ней вот так, плечо к плечу, думаем, что она просто переволновалась или выпила слишком много энергетиков.

Когда Анетта открыла и придержала тяжелую лестничную дверь, Ева пошатнулась и приложила руку ко лбу.

– Она отшутилась, сказала «гномик стучит по черепку, того и гляди пробьется наружу». Ей было плохо, но кто придает этому большое значение в шестнадцать лет? – Анетта тяжело дышала. – За эти годы, мне казалось, я как-то смирилась. Никто не мог знать, никто не виноват. Просто так случилось. Но меня каждый день мучает то, что я не успела сказать ей: Ева так и не узнала, что мне очень понравился ее пирсинг.